Патти Смит - Поезд М

Когда умер Фред, мы совершили поминальный обряд в детройтской Церкви моряков – там же, где был заключен наш брак. Каждый год в ноябре отец Инголлс, который нас обвенчал, служил панихиду по двадцати девяти членам экипажа “Эдмунда Фитцджеральда”, утонувшим в озере Верхнем, и в завершение двадцать девять раз звонил в тяжелый колокол братства. Этот обряд трогал Фреда до глубины души, и, поскольку панихида по нему совпала с панихидой по морякам, священник разрешил оставить на возвышении макет корабля и цветы. Эту службу отец Инголлс проводил с якорем вместо креста на шее.

В вечер панихиды, когда мой брат Тодд пришел за мной наверх, я все еще лежала на кровати.

– Просто не могу, – сказала я ему.

– Ты обязана, – непреклонно сказал он и помог мне стряхнуть оцепенение, одеться, повез меня в церковь. Что мне сказать собравшимся? – задумалась я, и тут по радио зазвучала песня “ What a Wonderful World ”. Всякий раз, когда мы ее слышали, Фред говорил: “Триша, твоя песня играет”. Я огрызалась: “Почему вдруг моя? Луи Армстронг мне вообще не нравится”. Но Фред не сдавался. А теперь мне показалось, что песня по радио – знак, который подает мне Фред, и я решила, что на панихиде спою “ Wonderful World ” а-капелла. Когда запела, почувствовала, что в ней есть своя, упрощенная красота, но так и не поняла, чем эта песня, собственно, ассоциируется со мной: опоздала задать этот вопрос Фреду.

– Теперь это твоя песня, – сказала я пустоте, которая упорно не желала удаляться.

Мне казалось, что в мире иссякли запасы чудес. Я больше не сочиняла стихов, обуянная творческой лихорадкой. Не видела перед собой дух Фреда, не чувствовала, где он теперь странствует по головокружительным траекториям.

В последующие дни брат просто от меня не отходил. Пообещал детям, что всегда подставит им плечо, что после праздников приедет снова. Но ровно через месяц, когда он запаковывал рождественские подарки для своей дочери, у него случился обширный инсульт. Внезапную смерть Тодда, так скоро после ухода Фреда, я восприняла как горе, которое просто невозможно вынести. От шока оцепенела. Часами сидела в любимом кресле Фреда, страшась своего собственного воображения. Потом вставала, выполняла какие-то мелкие бытовые обязанности с безмолвной сосредоточенностью тех, кто вмерз в лед.

Прошло время, я уехала из Мичигана и вернулась с нашими детьми в Нью-Йорк. Однажды днем, переходя улицу, обнаружила, что плачу. Но не могла понять, чем вызваны слезы. Ощутила тепло, переливающееся цветами осени. Темный камень в моем сердце тихонько начал пульсировать, воспламеняясь, как уголек в очаге. Кто там в моем сердце? – гадала я.

Скоро я опознала в нем дух веселья – дух Тодда, и, шагая дальше, постепенно вновь обрела ту грань его характера, которая была и у меня, – природный оптимизм. И страницы моей жизни постепенно перевернулись, и я увидела себя – как указываю Фреду на простые вещи: “синь небес, белизна облаков” [57], надеясь разорвать вуаль врожденной грусти. Увидела, как его светлые глаза пристально всматриваются в мои: рыбачат в их глубинах, ловя моего судака-пучеглаза на свой непреклонный взор. Одного этого хватило, чтобы заполнить несколько листков, которые разбередили во мне мучительную тоску, и я скормила их огню в своем сердце – так Гоголь жег, страница за страницей, рукопись второго тома “Мертвых душ”. Я сожгла все эти листки, один за другим; они не оставили после себя пепла и не остыли, а лучились теплом человеческого сочувствия.

Линден совершает пробежку, быстроногая, проворная. Останавливается: ее влечет к себе дерево идеальной формы посреди луга. Линден ничем не возьмешь, но есть у нее одно слабое место – начальник ее отдела, инспектор Джеймс Скиннер, и тщательно подавляемая мечта о его любви. Когда-то они были напарниками на работе и тайными любовниками, но, похоже, подвели под этим черту. И все же, когда Линден оказывается в обществе Скиннера, по ее лицу скользит какая-то призрачная тень. Подбегая к своему дому, Линден с изумлением видит, что Скиннер, как и прежде, ждет ее. Их взаимная отстраненность куда-то девается. Скиннер приближается к Линден, как живой человек – к живому человеку. Линден льнет к нему. В объятиях Скиннера ей уютно, как дома.

Кружится поставленная на ребро монета. Едва ли важно, какой стороной она упадет. Орел – проиграешь, решка – тоже. Линден закрывает глаза на очевидное, верит, что ей улыбнулось счастье, что в ее жизни идеально уравновешиваются любовь и работа, Скиннер и ее полицейский жетон. Утренний свет озаряет ее волосы цвета розового золота, собранные резинкой в хвост. Силуэты жертв – целый поток бумажных кукол, все больше и больше – моментально испепеляет костер, заново разожженный Линден и Скиннером.