Патти Смит - Поезд М

– Хотите завтра съездить в пляжное кафе? – спросил Карим.

Мне и в голову не приходило, что оно существует на самом деле.

– Оно настоящее? – спросила я, опешив.

– Да, – засмеялся он.

Утром я встретилась с Ленни в “Гран-кафе де Пари” на бульваре Пастера. Я видела фотографии Жене с писателем Мохамедом Шукри за чаепитием в этом кафе. Хотя с виду оно напоминало закусочную начала шестидесятых, еды там не подавали – только чай и “Нескафе”. Резные деревянные стенные панели коричневые кожаные бугристые кушетки скатерти цвета вина тяжелые стеклянные пепельницы. Мы сидели в безмолвной истоме в кривом углу, у широких окон, обозревая уличную жизнь за стеклом. Мой “Нескафе” подали в каком-то мягком тюбике вместе со стаканом горячей воды. Ленни заказал чай. Под выцветшим портретом короля с удилищем и завидным уловом несколько мужчин собрались вместе, чтобы курить сигары. На стене, облицованной зеленым мрамором, висели часы в форме огромного оловянного солнца – вырабатывали время для мирка, существующего вне времени.

Ленни и я поехали с Каримом вдоль побережья в пляжное кафе. Кафе, похоже, не работало, на пляже ни души: казалось, мы приехали к зазеркальному подобию того кафе, где я обычно встречаю ковбоя. Карим зашел внутрь, отыскал какого-то мужчину, который скрепя сердце приготовил нам мятный чай. Вынес его наружу вместе со столиком и вернулся в здание. Внизу у самого берега, скрытые за утесом, находились комнаты, описанные Мохаммедом Мрабе. Я сняла туфли, закатала штаны и стала бродить по морю в местах, которые некогда уже досконально изучила по книжным страницам.

Обсушилась на солнце, попила чаю: очень уж сладкий. Мест для сидения было хоть отбавляй, но меня потянуло к помпезному стулу из белой пластмассы, который был придвинут вплотную к кусту ежевики. Я сделала два снимка, потом дала камеру Ленни, и он сфотографировал меня на этом стуле. Вернувшись за стол, который был всего в нескольких футах от стула, я сразу же сняла со снимков защитный слой; и, так как мне не понравилось, как стул разместился в кадре, обернулась сделать еще один кадр… а стула нет. Мы с Ленни остолбенели. Вокруг – никого, а стул исчез вмиг.

– Это просто шиза, – сказал Ленни.

– Это Танжер, – сказал Карим.

Карим вошел в кафе, я последовала за ним. В кафе было пусто. Я оставила на середине стола свой снимок с белым стулом.

– И это тоже Танжер, – сказала я.

Мы ехали вдоль побережья под шум волн и под песню цикад, заглушавшую все прочие звуки, потом прокатились по загогулинам пыльных дорог, мимо деревень с белеными домами и лоскутков пустыни, усеянных желтыми цветами. Карим припарковался на обочине, и мы пошли вслед за ним к дому Мрабе. Когда мы спускались с холма, наверх поднималось непослушное стадо коз. К нашему превеликому удовольствию, козы было расступились, а потом столпились вокруг нас. Хозяина не оказалось дома, но его козы нас развлекли. Когда мы направились обратно в Танжер, нам попался пастух, который вел верблюдицу с верблюжонком. Опустив стекло, я окликнула:

– Как зовут малыша?

– Его зовут Джими Хендрикс.

– “Ура, я просыпаюсь от вчера!” [54]

– Иншалла! – вскричал он.

Я встала рано, сунула спичечный коробок в карман и пошла в “Кафе де Пари”, чтобы последний раз выпить там кофе. Мной овладела нетипичная отстраненность, и я спросила себя: может, я затеяла какой-то бессмысленный ритуал? Жене ушел из жизни весной 1986-го, прежде чем я смогла завершить свою миссию, и камни двадцать лет с лишним пролежали в моем письменном столе. Я заказала еще порцию “Нескафе”, стараясь все припомнить.

Новость я услышала, когда сидела за маленьким столом на кухне под портретом Камю. Фред положил мне на плечо руку, а потом оставил меня наедине с моими мыслями. Я испытала сожаление, и еще – чувство, что незавершенный жест повис в воздухе, но что я могла сделать, что предложить? Ничего, кроме слов, которые могу написать.

В начале апреля Жене приехал со своим спутником Жаки Малья из Марокко в Париж, чтобы вычитать гранки книги, оказавшейся для него последней. В его традиционном парижском пристанище – отеле “Рубенс” – Жене на сей раз отказали: ночной портье не узнал его и счел оскорбительным его босяцкий вид. Под проливным дождем Жене и Малья долго скитались пешком в поисках крова и наконец поселились близ площади Италии, в однозвездочном отеле “Джек”, который в те годы имел сомнительную репутацию.

В комнате, тесной, как тюремная камера, Жене корпел над гранками своей книги. Рак гортани у него уже перешел в терминальную стадию, но он пренебрегал обезболивающими – твердо решил сохранить ясность ума. Всю жизнь принимал барбитураты, а когда они стали ему нужны острее всего, соскочил – стремление отшлифовать текст до блеска превозмогло все физические страдания.