Геннадий Красухин - Круглый год с литературой. Квартал второй

« Истинное, глубокое раскаяние очищает не токмо от события, в котором раскаивается человек, но вообще очищает от всей пыли и дряни, наносимой жизнию. Небрежность людская позволяет насесть пыли, паутине на святейшие струны души, гордость не дозволяет видеть, – паденье – и тотчас раскаяние (если натура не утратила благородства), человек восстановляется, но гордости нет, нет сухости, в нём трогательная грусть – он стыдится и просит милосердия, он делается симпатичен падшему ».

Умер Герцен 21 января 1870 года.

Марка Александровича Поповского я встретил в доме творчества писателей в Малеевке. Мы быстро сблизились. Он дал мне прочесть рукопись его книги «Дело академика Вавилова». Уже тогда – а было это в начале семидесятых – меня поразило обилие документального материала. « Как вам удалось его добыть? » – спросил я. « Секрет фирмы! – шутя ответил он. – А если серьёзно, удалось раздобыть допуск в архивы обманным путём ». Но детализировать не стал: « Я многих подведу, если назову фамилии », – объяснил. И я, естественно, не настаивал.

Но своё восхищение работой я ему тогда же и высказал.

Как я обрадовался, когда прочитал рецензию Сергея Довлатова на эту книгу. Она была издана в Нью-Йорке, куда уехал в эмиграцию Поповский.

Вот – цитата из Довлатова как раз по поводу того, что и меня интересовало:

« Я хорошо помню обстановку в редакции газеты «Советская Эстония», где мне довелось работать в начале 70-х годов. Если какие-нибудь материалы отдела науки казались редакционным цензорам непроходимыми, если герои научных очерков вызывали сомнение у начальства, сотрудники отдела бежали звонить в Москву Марку Поповскому, рассчитывая на его авторитет и связи, на его умение «проталкивать» сомнительные статьи и корреспонденции. Мы умоляли Поповского о содействии, и, надо сказать, во многих случаях таковая апелляция завершалась успешным результатом.

Однако лишь много лет спустя выяснилось, что официальная деятельность Поповского, его репутация чуточку строптивого, но в целом лояльного советского писателя была лишь частью его жизни, его человеческого и творческого облика. Укрываясь маской дерзкого, но в глубине души правоверного литератора, Поповский годами собирал материалы для своих главных книг, которые невозможно было издать в советских условиях, вёл образ жизни конспиратора и заговорщика, правдами и неправдами получая доступ к самым секретным источникам, черпая из них якобы лишь косвенные штрихи и детали для своих официальных книг. Кто-то, может быть, назовёт это «двойной жизнью» или «опасной игрой», а самые целомудренные читатели, возможно, усмотрят здесь и долю лицемерия, но так или иначе – лишь благодаря уму, ловкости, бесстрашию или хитрости Поповского (называйте это как угодно) в нашем распоряжении – многие подлинные и неопровержимые свидетельства, которые хранились, что называется, за семью печатями и казались советским властям – навеки похороненными… На этих документах построена лучшая книга Марка Поповского – «Дело академика Вавилова» .

А конец рецензии Довлатова – просто подарок автору:

« Предоставим слово одному из благодарных читателей нового произведения Марка Поповского:

«Книга показывает истинное, не искажённое официальной ложью, лакировкой и полуправдой величие Николая Вавилова…».

И дальше.

«…Я сожалею, что не был знаком с этой книгой, когда Марк Поповский находился ещё в СССР. Эти строки – дань моего уважения автору…»

Под этими словами стоит подпись академика Сахарова, прочитавшего книгу в самиздатской рукописи и переславшего свой отзыв на Запад летом 1978 года… .».

Умер Марк Александрович 7 апреля 2004 года (родился 8 июля 1922-го).

Владимира Александровича Соловьёва (родился 8 апреля 1907 года) я встречал в домах творчества. Как правило, они сидели за одним столом с Виктором Розовым, заядлым филателистом и картёжником.

Надо сказать, что по этой части Владимир Александрович не уступал Розову, и я, когда обнаруживал их каждый вечер в холле какого-нибудь этажа за картами, удивлялся: когда они успевают писать? Розов написал немало пьес, а уж Владимир Александрович их написал столько, что, кажется, не было в этот день в стране какого-нибудь театра, который не играл бы его пьесу.

Играли они, разумеется, не вдвоём: то Шток, если он в это время был в доме творчества, подсаживался. То Прут. Иногда Юлик Эдлис. Но Юлик не очень любил их игры. « Крупно играют, – объяснял он мне, – так можно и без штанов остаться ».