Евгений Матонин - Яков Блюмкин - Ошибка резидента

Луначарский написал записку в Публичную библиотеку:

«В Ленинградскую государственную публичную библиотеку. Народный комиссариат просвещения РСФСР, ввиду встретившейся надобности, просит по получении сего выделить из Ленинградской публичной библиотеки все древнееврейские книги 16 века и направить их через фельдъегерскую связь Ленинградской ГПУ в пользование Наркомпроса.

Книги прошу направить в мой личный адрес.

А. Луначарский».

Такую же записку нарком написал и ректору Ленинградского университета. По просьбе Блюмкина чекисты обследовали в Ленинграде все крупные библиотеки, антикварные и букинистические магазины, отобрали и отправили в Москву больше ста древнееврейских книг. Среди них были и редчайшие экземпляры, изданные в XV–XVI веках. Сам Блюмкин тоже выезжал в Ленинград, Ростов, Одессу и другие города. На Украине, по некоторым данным, было найдено более трехсот книг и рукописей, интересующих его.

«Последующие аналогичные операции должны производиться не советскими органами непосредственно, а замаскированно, через подставную организацию, хорошо юридически законспирированную… — писал Блюмкин в докладной записке руководству ОГПУ. — Решающую роль будет играть также и то обстоятельство, что книги из коллекции Гинцбурга и Персица нами будут продаваться по частям. Таким образом, установить сразу, что мы располагаем всей коллекцией Гинцбурга, будет трудно».

Читая все эти записки, невольно задаешься вопросом: неужели та разведывательная операция на Ближнем Востоке, в которой готовился участвовать Блюмкин, стоила того, чтобы рисковать таким бесценным национальным достоянием, как древние манускрипты и инкунабулы? Представители ОГПУ, конечно, обещали вернуть книги, и, к примеру, в Ленинскую библиотеку их действительно вернули, но сам факт их вывоза за границу мог иметь совершенно непредсказуемые последствия.

Но все дело в том, что план Блюмкина в целом совпадал с общей политикой советского правительства по отношению к художественным и историческим ценностям, проводившейся в 1920-е годы. Советской России, а потом и Советскому Союзу нужна была валюта для закупки продовольствия, промышленного оборудования, оплаты труда иностранных специалистов и т. д. Тем более что книг в госхранилищах появилось много — часть из них была национализирована, часть просто брошена владельцами. Начальник Торгового сектора Госиздата Николай Накоряков вспоминал:

«Мы получили склады так называемой национализированной литературы. Почти единственный тогда капитал… Для обозрения этих книжных „араратов“ мы ходили по Пушкину и Гоголю, по науке, прозе и поэзии…

В такую обстановочку попадали иногда драгоценнейшие издания прошлого, шедевры художественного, полиграфического творчества. Нужно было мусор превратить в ценности, хаос в порядок, груды обломков… — в торговое предприятие социалистического государства».

В 1921–1922 годах было вывезено за рубеж 100 тысяч томов книг. В 1923 году в СССР приехала делегация Нью-Йоркской публичной библиотеки. На книжном складе в Петрограде ее ждали три миллиона томов. Делегация приобрела девять тысяч экземпляров, причем средняя цена приобретенных книг составляла от одного до двух долларов за том.

Но все это были мелочи. Примерно в то время, когда Блюмкин проводил подготовку к операции и разыскивал древние книги, советское руководство утвердило планы продажи за границу художественных ценностей из Эрмитажа, Русского музея, других музеев и библиотек страны. Но речь об этом позже.

Во второй половине сентября 1928 года Блюмкин выехал в Одессу. В виде аванса ему, по некоторым данным, выдали 25 тысяч долларов.

В родном городе он находился около месяца — оформлял въездную визу в Турцию. Когда виза уже стояла в его паспорте, он дал условленную заранее телеграмму в Москву, в ОГПУ: «Письмо получила. Здорова. Целуй маму. Лиза». В общем, всё, как в классических описаниях шпионских операций.

Кстати, о «маме». Осталось неизвестным, виделся ли Блюмкин со своими родственниками в Одессе. И если виделся, то о чем с ними говорил и как объяснял свою предстоящую поездку в Турцию? Судя по всему, на душе у него было тревожно, и он считал командировку опасной. Об этом свидетельствуют несколько писем-завещаний, которые он оставил перед отъездом за границу.

О первом уже говорилось. Блюмкин ходатайствовал, чтобы пенсию за него и другую помощь получали его бывшая жена, его сын и племянницы. Оставшиеся после его смерти личные вещи, писал он, следует продать, а вырученную за них сумму разделить между его бывшей женой и сестрой. Личные бумаги он завещал сыну, считая, что они могут дать ему представление «о духовной сущности отца». Ему же он завещал свою фотографию, сделанную в 1919 году. Когда-то такую же фотографию он подарил с дарственной надписью Ольге Каменевой.