Евгений Матонин - Яков Блюмкин - Ошибка резидента

Всего этого троцкисты поэту не простили и убили его как защитника самобытной русской культуры…

Итак, есть некие основания полагать, что великий поэт был убит масонами за то, что воспевал православный русский народ и ненавидел интернационализм, насаждаемый в России».

Фактически ритуальное убийство русского поэта чекистами по приказу одного из вождей революции — это, конечно, сильное предположение. Однако его авторы игнорируют некоторые детали, в которых, как известно, и кроется дьявол. Ну, прежде всего Троцкий в конце 1925 года вряд ли мог что-то приказывать чекистам. Тогда он уже находился в глубокой опале и никакого влияния на тогдашних «силовиков» не имел.

Конечно, можно предположить, что группа чекистов-троцкистов во главе с Блюмкиным могла бы расправиться с Есениным неофициально, по просьбе своего «духовного вождя». Но это была бы крайне рискованная операция. В случае провала — все нити точно привели бы к Троцкому, что означало бы полный его крах как политика и революционера. Троцкий был кем угодно, но только не дураком, и вряд ли пошел бы на такой риск в момент, когда приближался новый этап схватки за власть в партии.

Если бы ему нужно было «убрать» Есенина, он наверняка нашел бы повод его расстрелять или изолировать еще раньше и без лишних трудов. Сотни расстрелянных или оказавшихся в концлагерях при его непосредственном участии — тому пример. Зачем нужны были все эти сложности с имитацией самоубийства? Только потому, что Есенин — великий русский поэт? Но когда большевиков это останавливало?

Реальность состоит в том, что у Троцкого с Есениным были сложные, но в целом весьма неплохие отношения. Сторонники версии «Троцкий — заказчик убийства русского поэта» утверждают, что Есенина всячески обласкивали, но обласкать так и не смогли, и любят приводить слова Есенина, сказанные в Берлине: «Не поеду в Москву… пока Россией правит Лейба Бронштейн. Он не должен править».

Возможно, что-то подобное он действительно говорил. Но говорил и другое. Сохранилось немало свидетельств, когда Есенин отзывался о «демоне революции» более чем положительно. Его друг поэт Вольф Эрлих, которому Есенин по официальной версии передал свои предсмертные стихи, приводит такие есенинские слова: «Знаешь, есть один человек… Тот, если захочет высечь меня, так я сам штаны сниму и сам лягу! Ей-Богу, лягу! Знаешь — кто? — Он снижает голос до шепота: — Троцкий…»

Но даже если Эрлих неспроста приводит эти слова в воспоминаниях (он тоже под подозрением у сторонников версии убийства) или же сам Есенин с крестьянской лукавинкой и смёткой пытался так «отмазать» очередное свое «хулиганство», понимая, что его «покаянное высказывание» неизбежно дойдет до Троцкого, есть ведь еще и стихи. В 1924 году Есенин писал в поэме «Песнь о великом походе»:

«Непредвзятый анализ взаимоотношений Есенина и Троцкого ясно показывает: никаких мотивов для криминала нет, — считает литератор и историк Александр Говорков. — На „убийцу“ поэта Троцкий не только не „тянет“, но, мало того, именно он выглядит главным покровителем Сергея Есенина». Вполне вероятно, что Троцкого увлекала роль покровителя известного поэта (а вместе и льстила самолюбию) — он всегда искал публичной популярности, как мы уже видели в истории с музеем.

Сохранился любопытный документ. Буквально за два месяца до гибели Есенина, 25 октября 1925 года, один из ближайших сподвижников Троцкого, только что назначенный полпредом СССР во Франции Христиан Раковский написал записку Дзержинскому — с просьбой помочь «спасти жизнь известного поэта Есенина, несомненно, самого талантливого поэта в нашем Союзе». По словам Раковского, Есенин был болен туберкулезом, но «вследствие своего хулиганского характера и пьянства не поддается никакому врачебному воздействию». «Мы решили, что единственное еще остается средство заставить его лечиться — это Вы, — писал Раковский. — Пригласите его к себе и проберите хорошенько и отправьте вместе с ним в санаториум товарища из ГПУ, который бы не давал ему пьянствовать. Жаль парня, жаль его таланта, молодости». Дзержинский оставил на записке пометку для своего секретаря: «Т. Герсон. М. б., Вы могли бы заняться. Ф. Д.».