Петр Полухин - Я – гитарист. Воспоминания Петра Полухина. Издание доработанное и дополненное

Владимир Бобырь – главный дирижёр ансамбля песни и пляски военно-морских сил в г. Севостополе. Эмиль Голиков – преподаватель культпросвет училища. Александр Сушков – балалаечник, инженер строитель. Александр Харютченко – литавры – комозитор, ученик Хачатуряна.

Виктор Поздняков, труба – учился у знаменитого Докшитцера в Московской консерватории. Анатолий Калабухин – домрист, профессор, народный артист Украины, дирижёр Харьковского театра онеры и балета. И многие другие, которых я не знаю. Я уехал из Луганска в 1963 году.

Мой дом находился от музучилища более чем в пяти километрах. Я каждый день в любую погоду ходил на учёбу пешком. Общественный транспорт в наш район «Каменный брод» не ходил. Наш дом находился на вершине холма. Чтобы зимой спускаться и подниматься, отец сделал, как у альпинистов приспособление, которое я привязывал к ботинкам и мог ходить без проблем.

Сочинительством музыки я начал заниматься где-то на третьем курсе музучилища. Правда, почти все мои ранние сочинения пропали. Недавно мой друг любитель гитарист Владлен Никитенко выслал рукопись пьесы «Умирающий тореадор». Я эту пьесу сочинил в 1960 году и посвятил ему. Были какие-то вальсы, ноктюрны и даже похоронный марш на смерть брата. Когда я был студентом музыкального училища, влюбился в пианистку Ирину Хрисонопуло. Её мать работала администратором гостиницы, деньги в её семье водились. Ирина была хорошо одета, и я со своими рабочими ботинками, в которых проходил всю учёбу в училище, стеснялся к ней подойти и признаться в любви. Но многие годы мы были друзьями. В 2012 году я написал «Интимную сюиту», как воспоминание о несбыточной любви.

В училище существовала организация под названием «Смурком». В неё входили студенты со странностями. Например, баянист – племянник первого секретаря горкома партии. Он по воскресеньям ходил на центральный рынок и учил цыган, выступавших там с песнями, музыкальной грамоте. В училище он летом и зимой ездил на велосипеде. Студентка Андриевская из дирижерско – хорового отделения, только что изучив написание нот, заявила, что пишет концерт для хора с симфоническим оркестром. Или другой пример – Николай Полоз, в последствии став композитором, написал девять симфоний, а студентом ходил по центральной улице с портретом Бетховена и спрашивал у прохожих: «Похож я на великого Бетховена?».

Чтобы стать членом «Смуркома», надо было пройти испытание. Студенты народного отделения: баянисты, домристы и балалаечники должны были у входа в здание филармонии, когда публика входит на представление, играть «Светит месяц». Другие же не народники, ходили в антрактах и предлагали купить потёртые подтяжки для брюк. Я был вице – президентом «Смуркома». На собраниях мы давали концерты. Например, исполнялись фантазии на тему «Чижик Пыжик». Тромбонист Василий Слобков играл тему, а пианист Илья Наймарк играл виртуозную обработку. Скрипач Александр Панов, в последствии профессор киевской консерватории, играл собственную обработку блатной песни «Падлюка Сонька».

Я тоже не отставал от других, пел под гитару блатные песни. Примерно такая же организация была и городской филармонии, но на более профессиональном уровне. Я жил в рабочем районе, на улицах по вечерам собиралось много блатных ребят. Они распевали песни и пили вино. Когда я после занятий проходил мимо них, они звали меня поиграть. Кличка у меня была «Композитор». Я им играл популярные в то время мелодии типа французского вальса «Домино». В награду мне всегда наливали стакан вина, как гонорар. Я был неприкасаемым. Меня никто не мог обидеть. Когда учился на третьем курсе и попытался сыграть им что- либо серьёзное из классики, они кричали: – Эй, композитор, бросай училище! Ты с каждым годом играешь хуже!..

По общему фортепиано у меня сначала была молодая и красивая, лет тридцати женщина. На одном из уроков она мне сказала:

– Пётр, у вас плохое стаккато. – Представьте, что это горячий утюг, – она взяла мою руку и опустила её на своё загорелое бедро. – Это утюг. Работайте пальцами… Смелее… Вам жарко?.. Меня начинало трясти и брюки становились тесными, но я не мог ничего поделать с собой. А в это время приходит следующий ученик – аккордеонист Кокушкин. Ему двадцать шесть лет. Я говорю, чтобы немного успокоиться: «Можно, я еще немного поиграю на фортепиано?». Кокушкин начинает улыбаться. Не успокоившись, я выскочил, как ошпаренный из класса. А сзади раздался смех. Пошёл я к директору и попросился к другому преподавателю, объяснив причину перевода неважным самочувствием. Директор удовлетворил мою просьбу, сказав, что я не первый, кто просит о переводе.