Александр Стрекалов - Б. Пастернак – баловень Судьбы или её жертва?

Сказав всё это, мастер дал Серёге размеры обложки – 20 см на 10 см, к примеру, – показал что и как нужно делать, как и чем чертить – и ушёл, доверился человеку: как-никак сын хорошей знакомой, потенциальный дипломированный экономист. И Серёга взялся за работу. Но только вместо 20-ть на 10-ть см он взял да и расчертил картон 19-ть на 9-ть, или ещё меньше того – вроде как по ошибке. После чего пустил неправильно размеченные картонные листы под нож, дал работягам такую команду, которую они и исполнили в точности: по его чертежам изрезали картон на прямоугольники 19 на 9. Мелочь вроде бы, пустяк, но на обложку нарезки уже не годились, потому как не скрыли бы страницы книги – и надобно было их выбрасывать, утилизировать как брак. Конфуз, да и только!…

Пришедший после обеда мастер, когда это всё увидел, когда понял, почерневший и скукожившийся, что блатной ученик Серёга, на которого он понадеялся, загубил картон и под увольнение подвёл его, заслуженного пожилого работника, – остолбеневший мастер чуть было не помер от страха и от волнения, потерял речи дар. Так нам Серёга, хохоча, на картошке рассказывал, крайне довольный собой и сотворённой подлостью. Нас-то он уверял, гадёныш, что это всё случайно якобы у него получилось, что он-де того не хотел – подличать и гадить. Но я-то, впоследствии узнав Серёгу поближе, хорошо изучив его, понял, что это была сознательная и продуманная акция с его стороны, что он именно так всё и спланировал по своей подлой и гнилой натуре. Он всегда и со всеми так поступал: если можно было кому нагадить исподтишка, объегорить, облапошить или подставить, макнуть человека лицом “в грязь”, пусть даже и самого близкого и дорогого, – делал это с легкостью и незамедлительно, вполне осознанно и с удовольствием, самое главное, согласно позыву чёрного своего нутра, паразитической своей сущности. И никогда не извинялся потом за сотворённую мерзость-бяку, не каялся – из принципа и из веры, из жестоковыйной природы своей.

И тогда, в типографии, он всё точно и правильно рассудил, что если выполнить заказ как надо, тютелька в тютельку, мастер потом не слезет с него живого, завалит работой по уши, что и покурить будет некогда, не то что книжку какую-нибудь почитать, дурака повалять в курилке. А запорион заказ “по ошибке” – его к работе больше не подпустят и близко, к любой!…

И так оно всё потом в точности и случилось, как хитрюга-Серёга предполагал, на что для себя рассчитывал. Рассвирепевший мастер, придя в себя, со лба смахнув пот ладонью, обозвал его сукой и м…даком, саботажником и провокатором, и сразу же послал на х…р прилюдно. Заявил грозно, при всех, чтобы сидел он с тех пор в подсобке и не показывался ему на глаза, дубина стоеросовая, хитрожопая! Что Серёга с удовольствием и сделал – до глубокой весны, до самого увольнения то есть в курилке с книжкой в руках просидел, задницей зарабатывая себе полный оклад и необходимый трудовой стаж для института. И получилось это всё у него чисто по-еврейски…

И тут мы подходим к главной характеристике Серёги как человека: он был евреем по матери, хотя старательно и скрывал это своё еврейство все годы учёбы и потом. Да и теперь всё ещё скрывает, не признаётся, хитрюга. Только перестройка нам на него глаза открыла, которую он как главный иудейский праздник встретил, приветствовал всем сердцем и всей душой, в которую без труда и напряга вписался в качестве предпринимателя . Я видел его матушку несколько раз после окончания Университета: это была яркая пышнотелая дама, из тех, которые сразу же притягивают внимание мужиков, на которых весной мужиков как магнитом тянет. Эротической энергией она обладала знатной!

И при этом при всём она была не замужем: странно, да?! Родив от супруга сына и дочь в достаточно молодом возрасте, она быстро развелась с ним и жила потом всё время одна – с детьми, отцом и матерью – и была счастлива по разговорам и виду, или только вид делала… К мужикам, тем не менее, бегала раз от разу – на романтические свидания при луне, – но всегда возвращалась назад, под родительский кров и опеку, ни у кого подолгу не задерживалась: не предлагали, скорее всего, не оставляли рядом.

И работала она чисто по-еврейски – заведовала каким-то левым архивом в каком-то столичном НИИ, где под её началом числились четыре блатные и незамужние дурочки, годами бившие баклуши на рабочем месте, да чаи распивавшие целый день от скуки и от праздности, да со старых и ненужных папок смахивавшие регулярно пыль: в этом, собственно, и заключался весь их “труд упорный и героический”… Она же, будучи оборотистой женщиной, дурака валять не хотела и через еврейские связи пролезла работать ещё и в городской суд присяжным заседателем . Там она заседала по полгода, по рассказам сына, находясь как бы в служебной командировке, то есть без отрыва от основной работы архивариуса, – помогала судьям вершить дела. Судьи были от неё в восторге, покладистой, проворной и понятливой дамы, а она – от них. Когда же наступала плановая ротация, судьи писали гербованную бумагу в НИИ и в приказном порядке требовали кадровиков оставить серёгину матушку ещё на один срок, как сверхнадёжную и незаменимую помощницу. Потом ещё и ещё: так она всем там нравилась, так угождала!… Поэтому и проработала она в суде аж 20 лет – до пенсии по сути.