Борис Межуев - Политическая критика Вадима Цымбурского

Спорный тезис Цымбурского об имперстве как продукте русского европеизма удивлял и настораживал очень многих читателей. Отказ России от империи ученый объяснял ее же отречением от Европы, совершенным в глубинах политического подсознательного. В момент появления этой концепции, на исходе популярности либерализма в России, общественное сознание было явно не готово согласиться с подобным выводом. Многие были готовы отвернуться от империи, некоторые – и от Европы, но практически никто – и от империи, и от Европы одновременно. Провозгласив себя выразителем подлинных чувств и устремлений российской цивилизации, Цымбурский парадоксальным образом очутился в некотором интеллектуальном одиночестве. Изоляционизм по-прежнему был ругательным словом, «западники» продолжали тосковать по Европе, «евразийцы» – по империи.

«Остров Россия» удивлял некоторых читателей не только потому, что внешне расходился с настроениями и чаяниями тех из них, кто в то время уже интересовался геополитикой, но и в немалой степени потому, что противоречил сложившемуся в сознании образованной публики представлению о Цымбурском как о последовательном стороннике того, что на нынешнем политическом лексиконе можно было бы назвать «либеральной империей». По статьям 1990–1993 годов в журнале «Век XX и мир», а затем и в «Полисе» Цымбурский виделся им утонченным западником, сторонником единой империи атлантистского Севера, куда на правах одной из основополагающих частей мог бы интегрироваться либерализирующийся горбачевский СССР. Нерв всех основных политологических публикаций Цымбурского вплоть до «Острова Россия» состоял именно в утверждении атлантистского выбора СССР, четко заявленного горбачевским руководством в момент войны в Персидском заливе.

Согласно этому либерально-имперскому видению прибалтийские сепаратисты и ельцинские суверенизаторы, подрывавшие целостность одного из гегемонов «нового мирового порядка», представляли революционный по отношению ко всему ялтинскому миропорядку феномен, в этом смысле аналогичный незаконно оккупировавшему Кувейт Саддаму Хусейну. По Цымбурскому, разъедавший Советский Союз «бес независимости» был проявлением того же восстания «внешнего пролетариата» мировой системы против ее имперских гегемонов, как и революция Хомейни в Иране или действия маоистских партизан в Перу. Стремясь защитить свою империю от внутренних врагов, Цымбурский не скупился на жесткие слова в адрес всевозможных сторонников «мировой революции»: «В прошлом веке культурный и имущий слой (“демос”) оказался достаточно силен, чтобы отбить натиск внутреннего пролетариата – победа, за которую Запад должен вечно благословлять Кавеньяков и Галиффе. Теперь разрушительные волны, готовые ринуться на Европу с юга и востока, черпают импульс не в единой, ведающей свою цель злой воле, а в хаосе нелегитимных вожделений». И, наконец: «Сможет ли Запад так же бороться с “внешним” пролетариатом, как он боролся с внутренним – отбивая и подавляя, сдерживая и разделяя, соблазняя и интегрируя?» [3] Цымбурский В. Л. Бес независимости // Век XX и мир. – 1991. – № 3. Едва ли кто-то из нынешних сторонников «либеральной империи» рискнет воспроизвести эти слова, они смутят и видавших виды апологетов западной цивилизации. Приветствуя действия США в Персидском заливе, Цымбурский не стеснялся противопоставлять «бесу независимости» холодный и жестокий в его имперском самоопределении Запад – Запад, сознающий свое иерархическое превосходство над отсталыми странами мировой периферии и чувствующий необходимость силой утверждать свой авторитет, который один только и может являться источником закона в хаосе международных отношений.

Допускаю, что подобная имперская увлеченность хорошо соотносилась в сознании ученого с его профессиональными занятиями в области изучения гомеровского эпоса и языков Восточного Средиземноморья. Помню, когда я в марте 1991 года впервые прочитал в журнале «Век XX и мир» «Бес независимости», меня поразило, насколько либерально-имперская позиция автора должна быть, по идее, близка мироощущению нашего либерального культурологического истеблишмента, нашим историкам римской античности и эпохи Возрождения. Оттуда, с кафедр классической филологии и истории мировой культуры, могла бы идти наша новая посткоммунистическая имперская идея. Чутьем историка Цымбурский ощутил, что последние годы горбачевской эпохи есть триумф и апогей нашего либерального западничества, которое на бескрайних евразийских просторах только и мыслимо в своей жесткой имперской форме. Да и для специалиста по Гомеру сплочение почти всех народов Земли против нарушившего закон Саддама, пожалуй, не могло не напоминать объединение ахейских племен под властью Агамемнона (другое дело, что эта аналогия могла вызывать у знатока той эпохи, как будет показано впоследствии, противоречивые эмоции) [4] В совместной с Денисом Драгунским статье «Генотип европейской цивилизации» Цымбурский проводил явную параллель между политическим могуществом Евро-Атлантики в начале 1990-х и «главенством Микенской Греции, основанным не на доминировании и подчинении, а на авторитете и первенстве». Как подчеркивали авторы, именно в ахейской Греции «блеснула первая грань будущего европейского кристалла». См.: Драгунский Д. В., Цымбурский В. Л. Генотип европейской цивилизации // Полис. – 1991. – № 1. .