Михаил Лобанов - Великий государственник. Сталин в воспоминаниях современников и документах эпохи

Ленин умер. От него в этой комнате остались только крышка стола, за которым он работал, да кресло: стоят в углу, за шелковым шнуром, как в музее. Да еще портрет на стене. И из тех людей, с которыми он работал, большинства уже нет. Новые, более молодые и более суровые, пришли сюда.

Председательствует Молотов. Самый сильный в стране после Сталина человек. Твердая воля. Ясный и упорный ум. Рядом с ним его правая рука – с измученным лицом, с блестящими от постоянного напряжения глазами, незаметный, невзрачный, но с громаднейшим запасом жизненной энергии – Андреев… Иной раз здесь собирается человек до пятидесяти. Все люди, вышедшие из войны и революции. Избранные случаем, судьбой, люди сегодняшней страны, те, от кого, в их совокупности, зависит многое и в настоящем ее, и в будущем. Это Совнарком, значение которого сильно поднялось после того, как его председателем стал Молотов.

Все вопросы жизни страны проходят перед ними. И мрачнеют лица. Выдержит ли страна? Правилен ли путь?

Все они долго шли вместе. Все они до ослепления любят свою родину, прекрасную Россию. Но сейчас, на поворотном пункте ее истории, многие думают по-разному.

Одни готовы на все закрыть глаза – и упрямо идти вперед сегодняшними путями.

– Народ устал? Не хочет уже жертвовать всем? Хочет жить для себя? Требует мира? Хлеба? Свободы?.. Ничего. Потерпят…

Другие, наоборот, все шире раскрывают глаза, все больше оглядываются на живую народную жизнь, стараются вдуматься в народные нужды, желания, тайные мысли.

– Не пора ли, – думают они, пока что еще нерешительно, сомневаясь, – по-иному как-то сомкнуться с народом? Пойти по пути не мертвой идеи, но живых потребностей сегодняшнего дня?..

…Спокойный, неподвижный сидит Сталин – с каменным лицом допотопной ящерицы, на котором живут только глаза. Все мысли, желания, планы стекаются к нему. Он читает, слушает, напряженно думает. Уверенно, не спеша отдает приказания. Плетет сеть интриг. Возвышает одних людей, растаптывает других. Покупает, продает тела и души.

…Он знает все, что происходит на просторах огромной России. Но его ничто не волнует. У него нет сомнений. Ему никого и ничего не жалко. Понадобилось – и он залил кровью родную Грузию, железными цепями диктатуры приковал ее к телу социалистической России. Может быть, под пулями его солдат падали сверстники его детских игр… Что из того! Они оказались предателями. Они просили помощи у империалистов Запада, сговаривались с вековым врагом, с Англией. Предателям – смерть! Нет, ему никого не жалко. Великое дело требует таких же и жертв… Жизнь идет вперед – и время разрушает все. Качается уже и трон его власти. Он знает и это. Он чувствует, что все большей становится пустота вокруг него. Но почему? Разве его путь – не народный путь?

Сегодня – нет. Сталин уже пройденный этап революции. Он нужен был для того, чтобы практически поставить в порядок дня задачу роста национального самосознания великого народа. Он нужен был для того, чтобы острым плугом стальной воли и безграничной власти перепахать русскую землю, выкорчевывая из нее все старое. Он нужен был для того, чтобы заложить материальный фундамент здания новой национальной империи. Это сделано. На взрыхленной им почве вырастают новые люди и новые идеи.

Эти люди возьмут многое из намеченной вместе с ним программы. Но внесут одно громадное добавление, одну идею, отсутствие которой сводит на нет все его усилия, делает мертвым все, к чему он ни прикоснется – рожденную и выношенную ненавистным Сталину Западом идею свободы человеческой личности. Значение этой идеи понял великий Ленин. Его понимают и новые его наследники. Из свободы личности – и только из нее – вырастает хлеб: основа жизни, человека, страны, нации.

Это признание принадлежит Троцкому. Он сделал его, уже находясь в далекой Мексике, через тринадцать лет после XIV съезда ВКП(б).

Трудно поверить, что всегда самоуверенный, высокомерный со всеми (за исключением Ленина), заносчивый, категоричный в суждениях, всезнающий Лев Давидович Троцкий, окруженный многочисленными помощниками и осведомителями, вдруг оказался в положении героев гоголевского «Ревизора» – удивленно-растерянно-пораженным.

Можно, правда, предположить, что такой прием понадобился ему для того, чтобы как-то объяснить свою позицию молчания, которую он занимал на съезде. Ему – члену Политбюро – несомненно было известно, что в развернувшейся к этому времени внутрипартийной борьбе по проблемам социалистического строительства отчетливо обозначились два лагеря: «большинство» во главе со Сталиным и Бухариным и «новая оппозиция» с ее лидерами Зиновьевым и Каменевым. И те, и другие имели своих преданных сторонников. Их идейные разногласия усугублялись еще и борьбой за власть, за личное лидерство в партии. И Сталин, и Зиновьев с Каменевым, и, конечно, Троцкий ставили процесс выработки политически верных решений в зависимость от успеха в этой борьбе. Все это, вместе взятое, диктовало им и выбор сторонников, и политическую позицию. Можно добавить только одно: в отличие от других членов Политбюро (Бухарина, Рыкова, Томского), Троцкий не осуждал действий оппозиции и не сделал ни единого шага, чтобы как-то устранить имевшиеся разногласия внутри Центрального Комитета. А они были, и серьезные.