Александр Каневский: Полное собрание впечатлений

Мы побывали в театре «Сирена» на спектакле «Великий Додек», о знаменитом польском актере Адольфе Дымше. (Исполнитель главной роли Богдан Лазука, прекрасный актёр с лицом Остапа Бендера, и очень гостеприимный: сразу предложил нам ключи от квартиры, где, наверное, и деньги лежат…)

Посмеялись на эстрадно-кабаретном представлении «Караван» в Театре на Торгувку…

Посмотрели пьесу Славомира Мрожека «Кравец», поставленную в театре Сполчесном…

И даже попали на спектакль «Опереттка» по пьесе Витольда Гамбровича, билеты на который были проданы на три месяца вперёд. («Ричард, а мы достанем билеты?» – «Нет проблем!»)

Не стану анализировать эти спектакли – они разные, они спорные. Единственно, что их объединяет, – это высокий уровень актёрского и режиссёрского мастерства и истинная, заразительная театральность. И ещё. В Варшаве театр начинается с плаката. Плакаты удивляют, восхищают, смешат, интригуют… Они зовут, они просто кричат: «Иди к нам!.. У нас интересно!» Искусство плаката – это трудное, но очень благодарное искусство, которым польские художники овладели в совершенстве.

«На закуску» Ричард повел нас в Торвар, на концерт модных вокально-инструментальных ансамблей. Торвар – это огромный Дворец спорта. В первом отделении выступали местные «Скальды», во втором – гастролёры, популярный ансамбль «Санто-Калифорния». После первого отделения долго болели уши: грохот стоял такой, что разговаривать друг с другом было невозможно, даже покупая лимонад, приходилось общаться с продавщицей при помощи жестов.

В середине первого отделения ударник разбил барабан – его поменяли. Рядом стояло ещё два запасных: очевидно, подобное не впервой, и музыканты проявили предусмотрительность.

Во втором отделении гастролёры играли чуть потише, но дымились в буквальном смысле: дымовая завеса входила в элемент оформления, её подсвечивали разноцветными прожекторами. (Теперь, кстати, это стало очень популярным и у нас). Было красиво, но все время хотелось позвонить в пожарную охрану.

В Старом Мясте стало ещё многолюдней: сегодня каждый турист стремится поскорей попасть в этот сказочный уголок города, каждый спешит запечатлеть себя на фоне памятника Сирены – покровительницы Варшавы, втайне надеясь, что она его тоже в трудную минуту защитит.

Здесь, на рыночной площади, как и прежде, художники выставляют свои картины, как и прежде, по воскресеньям проходят концерты, фестивали, как и прежде можно покататься на дрожках, правда, кучера уже не такие гордые и парадные, каждый стал простым и доступным, как Ленин, – явный результат наступления демократии.

Многочисленные кафе и «кафушки» ведут незаметное наступление на площадь, столики и стулья, как опытные солдаты, короткими перебежками, метр за метром, продвигаются вперёд, и постепенно заполоняют площадь.

И при всём этом многолюдье как-то совсем не шумно, что, честно говоря, даже удивляет, особенно меня, приехавшего с громкоголосого Ближнего Востока. А вот и объяснение: у входа плакат «Старувка просит тишины». Как приятно, что эту просьбу туристы исполняют.

С Ежи Гофманом последний раз я виделся в Москве. Встреча была недолгой, он был «пролётом», через пару часов уже должен был лететь куда-то дальше. (Гофман есть Гофман!).

– Давай по быстрому! – Я вытащил бутылку коньяка, но он решительно остановил меня:

– Не надо! А то будет, как в тот раз.

«Тот раз» случился, когда я ещё жил в Киеве. Они с Юреком Беккером неожиданно появились у нас в квартире под вечер.

– Почему не позвонили?

– Чтоб ты успел удрать? Ну, уж нет! Решили поставить перед фактом!

У Ежи был билет на ночной самолёт, а Юрек оставался у меня ночевать. Часа три мы старательно провожали Гофмана, потом, поддерживая под руки, свели его вниз, посадили в такси, вернулись и продолжали «провожать». Часа через полтора раздался звонок в дверь – это был Ежи:

– Я перепутал – мой самолёт давно улетел. Полечу утренним рейсом. – Он рассмеялся. – Есть повод продолжить проводы.

И мы продолжали до утра.

Гофман обладает огромным чувством юмора. Помню, как я хохотал, попав на просмотр его первого фильма, сатирической комедии «Гангстеры и филантропы». Затем он снял вестерн «Закон и кулак», ещё какой-то фильм и лишь после этого решился на то, о чём мечтал: начал работать над экранизацией исторической трилогии Генриха Сенкевича: «Огнём и мечом», «Потоп», «Пан Володыевский». Эти книги отец присылал ему с фронта, присылал в Сибирь, куда во время войны советская власть сослала всю их семью. Причем, части трилогии приходили с конца – вначале третья часть, потом вторая, а первую цензура почему-то не пропустила. И снимал он потом тоже в обратном порядке: сперва – «Пан Володыевский», затем, через три года – «Потоп», и лишь через двадцать лет – «Огнём и мечом». Впромежутках Гофман снял много других фильмов, и художественных и документальных, получил кучу новых наград и премий. И перенёс большое горе: потерял жену Валю, красивую, умную и, как он сказал в каком-то интервью, «самую большую любовь всей моей жизни, которую мне подарила Украина». Она не была актрисой, но он успел отснять её в фильме «Ты должна жить!». Валя не откликнулась на этот призыв и в 1998 году ушла из жизни. Свою последующую, знаменитую картину «Огнём и мечом» Ежи посвятил ей – посвящение увековечено в титрах фильма.