Два зрелища из детства оставили в душе маленькой, чуткой девочки неизгладимый след: кино и поход в зверинец. Если первое (раскрашенная кинокартина «Ромео и Джульетта») заставило Фаю буквально переполниться восторгом:
– Впервые в кино я обомлела. Фильм был в красках, возможно, «Ромео и Джульетта».
…то второе зрелище наполнило душу девочки страданием и ужасом:
– В маленькой комнате в клетке сидела худая лисица с человечьими глазами. Рядом на столе стояло корыто, в нем плавали два крошечных дельфина. Вошли пьяные, шумные оборванцы и стали тыкать в дельфиний глаз, из которого брызнула кровь.
Фая росла в достатке, под крылом горячо любимой матери, однако чувствовала себя несчастливой и одинокой. Она избегала насмешливых сверстников, мучительно стесняясь своего заикания, не заводила подруг, ненавидела учебу. Однако при этом девочка была щедрой и великодушной, с чуткой душой, благородные порывы которой тщательно скрывались под слоем наносной нелюдимости, изредка прорываясь странными на взгляд окружающих поступками, о которых взрослая Раневская вспоминала:
«Мне лет 12. Я в экстазе, хорошо помню мое волнение. Схватила копилку в виде большой свиньи, набитую мелкими деньгами (плата за рыбий жир). Свинью разбиваю. Я в неистовстве – мне надо совершить что-то большое, необычное. По полу запрыгали монеты, которые я отдала соседским детям: «Берите, берите, мне ничего не нужно…».
Родители Фаины Раневской: Гирш Фельдман (фото предположительно 1920-х годов) и Милка Рафаиловна Заговайлова
Фаина Раневская рассказывала, что уже лет с четырех она то и дело играла в любимую игру – изображала других людей, ее окружающих: домочадцев, прислугу, приказчиков отца, мороженщика, проходящих по улице мимо дома пилигримов – ходоков на Афон. В своих воспоминаниях она писала:
– Я переиграла все роли, говорила, меняя голос… Была и ширма, и лесенка, на которую становилась. Сладость славы переживала за ширмой. С достоинством выходила раскланиваться… Существует теория, утверждающая, что всю свою жизнь человек инстинктивно старается добрать то, что недополучил в детстве. Кто-то покупает себе, любимому, дорогие игрушки, кто-то забивает шкафы нарядами, а кто-то не мыслит и дня без изысканных блюд. Вполне возможно, что главным стимулом моего творческого пути стала жажда внимания, жажда признания, жажда восхищения со стороны окружающих.
Творческие наклонности были во мне всегда. Наверное, даже когда я родилась, это было заметно! Еще в раннем детстве я испытывала непреодолимое желание повторять за дворником все, что он говорит и делает. На дворнике останавливаться не стала – изображала всех, кто только попадался на глаза. «Подайте Христа ради», – канючила вслед за нищим; «Сахарная мороженая!» – вопила вслед за мороженщиком; «Иду на Афон, Богу молиться», – показывая приторно благочестивую паломницу, я, будучи четырехлетней девочкой, шамкала «беззубым» ртом и ковыляла с палкой, согнувшись в три погибели.
Биограф Андрей Шляхов рассказывал:
«…Фаину с детства влекло к талантливым людям, она признавалась, что искренне завидовала их таланту. Так, когда в гости к старшей сестре Белле приходил гимназист, который читал ей наизусть стихи, не забывая при этом вращать глазами, взвизгивать, рычать тигром, топать ногами, рвать на себе волосы и заламывать руки, Фаина трепетала от восторга, а рыдания чтеца в завершение декламации доводили ее до экстаза».
Однажды она устроила целое представление для своих домашних, которое называлось «Закусочная». Фая настолько точно передала повадки завсегдатаев закусочной, их манеру говорить, пересыпая речь крепкими словечками, – что отец не на шутку рассердился и строго-настрого запретил девочке впредь устраивать подобные представления. Это была первая, однако далеко не последняя серьезная стычка с отцом на тему увлечения Фаи актерством. Надо сказать, что воспитывались дети Фельдман довольно строго: каждая провинность наказывалась: в ход шли разные методы – от воспитательной беседы и стояния в углу до самой настоящей порки. Противостояние девочки с отцом продолжалось до тех пор, пока юная Фаина не уехала из родного захолустья навсегда. Позже она рассказывала о таганрогском периоде своей жизни:
– …Было ли оно у меня вообще – детство? Не как отрезок времени в жизни человека, а как прекрасная пора, полная чудесных открытий, родительской любви и беззаботного веселья? Мне вспоминается горькая моя обида на всех окружавших меня в моем одиноком детстве. Училась плохо, арифметика была страшной пыткой. Писать без ошибок я так и не научилась, считать тоже. Наверное, потому всегда, и по сию пору, всегда без денег. С трудом окончив младшие классы Мариинской женской гимазии, упросила мать и отца забрать меня оттуда…».
Читать дальше