Галина Коробкина - Живая память. Непридуманные истории, документальные свидетельства, рассказы очевидцев о Великой Отечественной

Я, 1928 года рождения, тётка Шура Макарова и тётка Нюша – мы во время блокады ходили через Неву в лесопарк пилить дрова для Ленинграда. И нам давали хлеб по карточкам для служащих, а не для иждивенцев, – 200 граммов, а не 125. После войны мы хотели получить свидетельства участников войны, но все старые люди, которые могли подтвердить, что мы работали – пилили дрова для города, – к тому времени уже умерли. А мы трое не могли быть свидетелями друг для друга. Для государства мы только блокадники.

А ели мы клей столярный, казеиновый клей, лошадиные шкуры с больных лошадей. Шкуры эти были все в наростах. Уж и не знаю, откуда отец их притаскивал. Мы кусок шкуры на проволоку наматывали, в печи обжигали, а потом вымачивали и из него студень варили. Вот благодаря этим шкурам мы и остались живы. А ещё как-то раз на станции разгружали вагоны и просыпали муку. Мама собрала горсть муки с песком, сварила с травой болтушку, и мы ели и даже не замечали, как песок на зубах скрипит. Да ещё военные, в основном люди добрые, иногда помогали, делились с нами. Но бывало по-разному.

Брат Павел, военврач, ушёл на фронт, а Славка, его трёхлетний сынок, остался у нас. В нашем доме поселились два ветврача. Один майор, другой подполковник. Им с передовой приносили большущими кусками конину. Они на кухне в другой половине дома варили эту конину, а Славка подойдёт, ручки на стол положит и смотрит, как они конину едят. Ну хоть бы кусочек отщипнули ребёнку! Такие жадные были! И это во время блокады… Мама же строго-настрого запрещала на их половину ходить и нас ругала, если мы не уследим, как ребёнок опять туда побежал.

Был у нас в Ижоре во время блокады милиционер Петров, участковый. Солдатики – молодые семнадцатилетние ребята. Идут они на фронт, а шинели на них болтаются, как на вешалках. Обратно немногие возвращались. И у нас стояли такие военные. Помню, одного мальчишку звали Яшка. Ещё была жива в части какая-то лошадь, и этот Яшка взял из кормушки горсть овса. Нажаловалась на него Петрову тётка Дуня. Петров Яшку вызвал и жестоко побил, а потом потребовал, чтобы тот и ему принес овса. Яшка отказался. И вот, избитый, прибежал он в наш дом, кинулся к маме, головой в колени уткнулся и рыдал как ребёнок: «Тётя Катя, он меня так бил! Так бил! За горсть овса!». А какое право имел этот Петров бить военного человека! Провинился солдат – скажи командиру. Люди всякие были… Но больше людей было добрых.

По весне, значит – в 1942-м, когда Нева вскрылась, поплыли по реке утопленники! Наши убитые военные это были. Из воды их вылавливали: кого крючком, кого голыми руками. Здесь, под берегом у нас, и схоронены. Поскольку мама считалась домохозяйкой, поселковый совет обязал её заниматься похоронами. Прямо вдоль берега и копали могилы. Только какие это были могилы! Одно название. Не могила – ямка в несколько лопат. И переодеть-то покойников не во что было. Живые-то сами еле ноги передвигали, за исключением этого Петрова.

После зимы 1941/1942 г., ещё по морозцу, у церкви Александра Невского столько мертвецов было! Покойников этих собирали и свозили к Владимирской церкви. Военные на поле рядом с церковью сделали большую воронку – взорвали снаряд. В эту братскую могилу ижорцы покойников на санках свозили отовсюду: от храма, с дорог. Помню, мы с мамой шли мимо церкви Александра Невского, а там женщина мёртвая лежала в красной кофточке с ребёнком на груди. Мы с мамой погрузили их на саночки и повезли хоронить к Владимирской церкви. До сих пор помню эту женщину с малышом. Вообще очень страшно всё было! Очень тяжело. Но только как-то переживали всё это, никто не плакал. Это сейчас стали плакать. А тогда было так: тяжело, но жить надо, надо терпеть. Никто не охал, не причитал.

А ещё есть хотелось очень, хлеба хотелось! Я тогда уж и не думала, что когда-нибудь буду хлеб досыта есть. Во время блокады продовольственные карточки надо было прикрепить к какому-нибудь магазину. У нас в Славянке был метростроевский лесопильный завод (ныне остановка «Шестой лесопильный»), и мы прикрепились к магазину при этом заводе, потому что там снабжение было лучше. Мы с Татьяной Тороповой вставали в 3 часа ночи и ходили туда за хлебом, отоваривать карточки. А было-то нам по 13–14 лет. Никто нас не трогал – война была.

Все продавцы знали, что две ижорские девчонки приходят первые очередь занимать, потому что хлеба привозили столько, что не всегда хватало, чтобы отоварить карточки. Обычно хлеб выкупали за сегодняшний и завтрашний день (если хлеба хватало). Не отоваривали ни прошлым днём, ни наперёд. Не успел – карточки пропадают. И раньше их отоварить мы не могли. Карточка была рассчитана на месяц и состояла из талонов, на каждом из которых стояли вес и дата.