Виктор Мочульский - Приключение жизни Виктора Ивановича Мочульского, описанное им самим

Мой род происходит из Польши – мои предки владели там имениями под Краковом и в Литовской Польше. Но, так как они приняли протестантизм, большинство из них было истреблено во время гонений иезуитов. Лишь двум несовершеннолетним детям удалось избежать резни и вместе с некими дворянами достигнуть прусской границы. До сих пор в Подлясье [1] Подлясье – историко-этнографическая область в Польше и западной Белоруссии. Занимает территории между р. Бебжа на Севере, Мазовией на Западе, Холмщиной на Юге и Волынью и Полесьем на Востоке. существует край, называемый Мочулией.

Мой дед и все его потомки исповедовали кальвинизм. Дети их обычно получали образование в Кёнигсберге или в Марбурге. Когда наши войска остановились в Восточной Пруссии, моему отцу, обучавшемуся в ту пору как раз в Кёнигсберге, так приглянулись русские гвардейцы, что он решил вступить в Лейб-Гвардии Кирасирский полк. Два года спустя, придя в составе полка в Лифляндию, под Таллин, он женился там на Агнес фон Ресснер – моей матери. Я родился в 1810 году, во время передвижения наших войск, в маленьком городке Гродненской области – Иваново. Крестил меня католический проповедник, потому что раздобыть другого было невозможно.

Когда разразилась Отечественная война, моя мать жила со мной в Псковской области (в Великих Луках). И по сей день, мне отчётливо вспоминаются пленные французы, показывавшие разные фокусы за кусок хлеба; особенно мне запомнилось, как один из них вытаскивал огурец из носа. К окну нашего маленького дома приходили тогда страдающие от холода и голода нищие солдаты, надеясь выпросить немного еды и одежду. Поражение Наполеона и неудержимое отступление его войска были столь неожиданными, что у русского правительства не оказалось никаких средств для помощи несчастным. При всём фанатизме русского народа, при всей его ненависти и жестокости по отношению к врагам, он делил свою трапезу с несчастными. Однако число их было столь велико, что даже самым сострадательным, в конце концов, приходилось со слезами на глазах закрывать перед ними двери. Более десяти раз выкладывали мы на наше окно всё, что могли отдать, но это бедствие не прекращалось, и многие из просящих заснули тогда своим последним сном.

Один баварский офицер, если память моя мне не изменяет, Мительмейер, совершенно замёрзнув, умолял дать ему что-нибудь из одежды. Мать при гласила его в комнату, где он вскоре согрелся, подкрепившись едой из наших припасов. По его виду было понятно (так рассказывала мне позже моя мать), как хорошо ему стало в тёплой комнате, и он стал просить позволения переночевать здесь. На следующий день, однако, оказалось, что он совсем ослаб. А ещё через два дня пришедший врач застал его, изнурённого сильным жаром, в беспамятстве. Так этот бедный офицер и остался в нашем доме на три месяца – до своего окончательного выздоровления. Потом он смог вернуться на родину, чему был очень рад. Пару раз он писал нам из Баварии, но затем, вот уже более 30 лет, мы ничего о нём не слышали. Когда я (спустя 25 лет) увидел в Мюнхене памятник тридцати тысячам погибшим в России баварцам, мне невольно пришёл на память вышеприведённый рассказ моей матери, и я подумал, что тот лейтенант был одним из немногих вернувшихся.

После окончания войны Лейб-Гвардии Кирасирский полк, в котором служил мой отец, стал на квартиры в Ладоге, в том самом городе, где когда-то, тысячу лет назад, располагалась резиденция великих русских князей. И сейчас там выдают одну старую стену за руины «замка Рюрика», а в музее Императорского Вольного экономического общества находится часть ограды древнего Рюрикова городища. Сам же я мало, что помню о Ладоге.

В 1817 году мой отец, будучи уже старшим адъютантом, поступил в штаб Гвардейского корпуса в Санкт-Петербурге, а я – в первый пансион, что на Вознесенской улице. Имя содержателя этого пансиона я не помню. Каждый день слуга по имени Матвей отводил меня туда, а затем и забирал оттуда.

Несколько месяцев спустя меня перевели в другой пансион – в трёх верстах от города по Московской дороге – к пастору Коллинзу. Дом, в котором мы жили и учились, был двухэтажным: снизу – каменным, а сверху – деревянным. Один из его фасадов выходил на маленькую улочку и на молодой лесок, а второй – в красивый парк, тянувшийся почти до ручья Лиговка. Пастор Коллинз был человеком довольно учёным и почтенным, однако он имел несчастье выдать свою собственную дочь замуж за уже женатого мошенника (Мелина), из-за чего лишился сутаны и воротника [2] Т.е. был лишён сана. . Потому он и был вынужден открыть вышеупомянутый пансион.