Григорий Григоров - Повороты судьбы и произвол. 1905—1927 годы

Я узнал все о жизни Наташи. Оказалось, что она круглая сирота и воспитывалась у тети, сестры своей матери, таинственно погибшей где-то в Швейцарии. Отец Наташи тоже погиб, когда ей было четыре года. Наташа знала все о своих родных, не скрывала ничего от меня.

Тетя Наташи, Александра Федоровна Зарудная, с умилением смотрела на нашу дружбу. Она давала нам советы, что можно читать и что читать нам еще рано. Так, например, она категорически запретила нам читать «Воскресение» Л. Н. Толстого и даже «Анну Каренину». Этими сочинениями тогда увлекалась вся молодежь.

Но счастье недолговечно. Как-то А. Ф. Зарудная пришла к моей матери и предложила ей, чтобы мои родные передали ей меня на воспитание. Обещала похлопотать, чтобы меня приняли в гимназию и музыкальную школу. Но при этом ставила одно условие, а именно, что я должен стать христианином. Когда моя мать об этом услышала, она пришла в ужас. Нужно сказать, что в нашей семье никогда особенно не гордились своим национальным происхождением, хотя отец был человеком религиозным и аккуратно посещал синагогу. Но никогда в нашем доме презрительно не отзывались о какой-либо другой национальности. Я часто слышал из уст отца такие слова: все равно, в кого верить: в Моисея, в Христа или в Магомета… только бы верить… без веры жить трудно, своей верой человек отличается от животного. На синагогу, церковь отец смотрел как на

место, где люди возвышаются над мелкими чувствами и забывают взаимные обиды. Философия моего отца не мешала ему вступать в бой с теми, кто, пользуясь своим положением и богатством, пытался занимать особые места в синагоге в торжественные праздники.

Когда отец услышал о предложении Зарудной, он был взбешен. Большими шагами ходил по квартире и кричал: «Они думают, что мы торгуем своими убеждениями и сыновьями, как пшеницей и овсом». Слушая отца, видя его волнение, я не обмолвился ни одним словом, тихо сидел на кухне. Но мне было как-то не по себе. Я, конечно, не понимал причины его гнева и считал, что отец оскорбляет прекрасных людей, хорошо ко мне относившихся, только за то, что они богато живут и относятся к дворянскому сословию.

После этих событий я перестал ходить в дом к Зарудным, мне было стыдно. Но с Наташей мы продолжали встречаться, вести разговоры о прочитанных книгах и последних кинофильмах. Мы втайне от моих родных и ее тети ходили в театр. Причем билеты всегда покупала Наташа. Однажды Наташа принесла мне пригласительный билет на вечер в женскую гимназию. Я оделся в самый лучший костюм и новые ботинки. Долго перед зеркалом причесывал свои кудри, рассматривал свое лицо и задавал себе вопрос: «За что ко мне, еврейскому мальчику, так хорошо относится эта дворянка?» Меня довольно долго занимал этот вопрос.

Как-то однажды пришел к нам Соломон Фрадкин, муж моей старшей сестры. Мне было известно, что мой шурин считался весьма квалифицированным рабочим-жестянщиком. Я часто видел его работающим на крышах, носил ему обед. Соломон был человеком молчаливым и даже мрачным, хотя за этой внешностью скрывался добрый человек. В те дни, когда в нашем доме много было разговоров о трагедии в далекой Сибири*, мой шурин подошел ко мне, внимательно посмотрел мне в глаза и сказал: «Григорий, ты уже не мальчик… сможешь ли сделать одно важное дело, о котором нужно сохра нить тайну?» Когда я ответил, что смогу сохранить любую тайну, мой шурин передал мне пачку прокламаций. Я тогда впервые услышал это слово. Мне было поручено встать утром пораньше и расклеить на заводских заборах прокламации, особенно на заводе Лепа и Вальмана. Я эту прокламацию предварительно сам прочитал. В ней шла речь о том, что рабочие должны объявить двухчасовую забастовку в знак протеста против Ленских расстрелов. Я с огромной охотой выполнил это первое задание подпольной революционной организации. Уже в 5 часов утра жители нашего маленького городка могли читать прокламации, расклеенные на воротах и завода Лепа и Вальмана. Я шел по городу, засунув руки в карманы, и видел, как группы рабочих, внимательно читая расклеенные прокламации, что-то обсуждают и шепчутся.

* Имеется в виду расстрел бастующих рабочих на Ленских золотых

приисках в Якутии 17 апреля 1912 г.

Городовые разгоняли сгрудившиеся толпы. Я с гордостью носил в себе тайну. Романтика, навеянная встречами с Наташей Зарудной, куда-то улетучилась. Процессы, происходившие в те годы во всех слоях общества, глубоко затронули нашу семью. Брат матери Соломон, социал-демократ, был приговорен к ссылке в Сибирь; за оскорбление исправника был осужден на один год тюрьмы муж моей старшей сестры, срок отбывал в местном остроге. Мать, сестра и я раз в неделю ходили к воротам тюрьмы, муж сестры подходил к решетчатому окну в воротах, и мы передавали ему сверток с пищей и бельем, предварительно проверенный тюремным надзирателем. К воротам тюрьмы подъезжало много крестьянских подвод, я видел заплаканные лица крестьян, и вся картина свиданий удручающе не меня действовала.