1982 г.
«Осень устало кружит над городом…»
Осень устало кружит над городом:
Дождь листопадный – с ветром и холодом.
В шорохах листьев – невнятные речи,
О расставаньи они, не о встрече.
Сквер, посеревший в бесцветной печали,
Даже деревья, казалось, скучали.
В арке напротив, в неоновом свете –
Девочка в джинсах и мальчик в вельвете,
Тихо стояли и слушали чутко.
Ветер над сквером рыдал, как малютка.
Акселерации мудрые дети –
Девочка в джинсах и мальчик в вельвете.
Всё понимали, но всё ль принимали?
Чувства светлели в осенней печали.
Молча склонился Ромео к Джульетте –
К девочке в джинсах тот мальчик в вельвете.
И расступались зданий громады,
Ветер не плакал, а пел серенады.
Двое их было на целой планете –
Девочка в джинсах и мальчик в вельвете.
1982 г.
«В прошлогодней листве златоустой…»
За то, что сердце в человеке
Не вечно будет трепетать.
За то, что все вольются реки
Когда-нибудь в морскую гладь.
Суинберн
В прошлогодней листве златоустой
Узнаю отболевшую боль.
Все истоки кончаются устьем,
Отыграв говорливую роль.
Человек – он исток по природе.
Жизнь течет, расширяясь, глубясь.
Но вот к устью приходим, и вроде
В миг теряется логики связь.
На пороге впаденья в иное
Грустны, тщетны деяния все.
И значимое прежде, родное
Исчезает в холодной красе.
Неразгаданно. Грустно безмерно
Шепчет что-то плывущий венок.
В нём себя узнаю я. Наверно,
Я, как он, задержаться не смог.
Лебединая песнь в полуслове –
И на кладбище кладезь стихов.
Ну а людям, конечно, не внове
Забывать одряхлевших богов.
Что искал – не нашёл. Как в ненастье,
Затерялся, устал, а умру –
Отдохну от погони за счастьем,
Став бесцветно-холодным к утру.
За дощатой постелью поэта
Не пойдут, бахрому теребя.
Только роза, дыханьем согрета,
Упадёт от забытой тебя.
1979 г.
Разговор со старым другом
Вновь я с тобой. Ты такой же, как прежде –
Та же спокойная ласковость глаз.
Что-то случилось, поэтому реже
Мы понимаем друг друга подчас.
Прошлое выручит, память поможет:
Вспомним былое, но всё не пойму –
Прежде мы были ужасно похожи,
Так же различны теперь. Почему?
Разные в радости, разные в горе.
Думал, что юность в душе сберегу.
Помнишь, я вышел в открытое море,
Ты оставался на том берегу.
Море не любит минорных и жалких.
Это и многое – искоренил.
Став самой крепкой, булатной закалки,
Я изменился, а ты сохранил.
Ты сохранил ту мечтательность в речи,
Эту наивность и свежесть ума.
Словно бы годы не пали на плечи,
И не покрыла виски нам зима.
Мне ж довелось испытать, даже слишком,
Многое: в мыслях и чувствах остыть.
Не оттого ли так жалко мальчишку,
Кем никогда и нигде уж не быть.
Знаю, что века отпущено мало,
Где-то усну и останусь в ночи.
Может, об этом сейчас трепетало
Пламя стоящей меж нами свечи?
Пусть суждено, но не мучаюсь – где же?
Смерть, как рожденье, случается раз.
Я изменился, поэтому реже
Мы понимаем друг друга сейчас.
1981 г.
«Простите, дорогая! Вы устали…»
Простите, дорогая! Вы устали
Меня любить и обрели покой.
Шепча беззвучно алыми устами,
Благословите нежною рукой.
И я исчезну в беспокойстве ночи –
Мой голос оборвёт метели визг,
Но знайте, что люблю вас сильно, очень…
Как солнца луч влюблён в сверканье брызг.
Уйду путём, благословенным вами:
Спокойно сердце, ждущее тревог.
Укрыто синеватыми снегами
Избитое безмолвие дорог.
Ночи отброшен тёмно-синий полог,
Дорога нелегка и далека.
Предчувствуя, что век разлуки долог,
Благословила бледная рука.
1981 г.
Из стихотворного цикла «В ночи»
«Стуча железкой о сухой кирпич…»
Стуча железкой о сухой кирпич,
Застонет ветер, мня, виясь и воя.
Я в даль черну смотрю, у гроба стоя,
Как граф, сказавший за обедом спич.
Сей странный гроб, я сам себе принёс,
Быть может, согреша и не беспутно,
Хотя и действовал без пут, но…
Но этим разрешал иной вопрос.
Читать дальше