Яков Алексейчик: Имя на площади Победы

Такой же подход демонстрировала и белорусская пресса. «Звязда» поместила отчет под большой рубрикой, которую у журналистов принято называть «шапкой», «Па Совецкай краіне». Тогда слова «совецкі», «комунізм», «піонер» еще писались через «о» – изменения в правила грамматики были внесены позднее. В «Советской Белоруссии» материал об открытии монумента был заверстан на первой странице под призывом комбайнеров Петровской МТС Ростовской области «Развернем соревнование за перевыполнение дневных заданий, за высокий намолот зерна каждым комбайновым агрегатом».

На открытие монумента в белорусской столице вовсе не откликнулись «Известия», «Комсомольская правда». Надо полагать, в рамках Союза событие не было сочтено чем-то необычным. Война только недавно закончилась, памятников возводилось много, еще больше их предстояло возвести. Возможно, не сразу были осознаны и высокая художественная ценность минского монумента, и та значимость, которую подобные творения могут приобрести в народном сознании.

Иначе на появление обелиска отреагировали граждане белорусской республики. Оперная певица, народная артистка СССР Тамара Николаевна Нижникова, присуствовавшая на открытии монумента, потом не раз говорила, что многие плакали, становились на колени. Так же поступали и приходившие на Круглую площадь в последующий дни. Г. В. Заборский тоже писал в своих воспоминаниях, что началось «сплошное паломничество к этому священному месту». Были не только слезы в глазах у многих, были, как утверждают, и молитвы. Так началась жизнь монумента, без которого уже невозможно представить и нашу столицу, и нашу республику. И, кто знает, не те ли людские потоки со временем привели к пониманию необходимости создания мемориала «Брестская крепость-герой», композиции «Родина-мать зовет» на Мамаевом кургане в Волгограде, «Матери-Родины» на Пискаревском кладбище в Ленинграде, мемориала-музея «Малая замля» в Новороссийске… Заборский раньше других смог угадать, что ляжет на душу людей? Почему бы и нет: он хорошо знал историю искусств и роль выдающихся художественных произведений в жизни народов.

У Константина Симонова в восьмой главе самого известного его романа «Живые и мертвые» говорится о том, как колонну из чертовой дюжины грузовиков и двух «эмок» с только что вышедшими из окружения солдатами и командирами, движущуюся по лесному грейдеру, застигла бомбежка перед мостом, переброшенным через реку, и разорвала на две части. Как реквием той колонне прозвучали слова, заключающие эпизод: «Никто из них не знал, что вынужденная остановка у моста, разрезавшая колонну надвое, в сущности уже разделила их всех, или почти всех, на живых и мертвых». Это определение дало название и самому роману. Но в сущности для белорусского и остальных народов огромной страны, называвшейся Союзом Советских Социалистических Республик, в таком же смысле разделительным стало само 22 июня 1941 года. Именно в тот день – и не имеет значения, в момент, когда раздались первые залпы войны, или тогда, когда люди слушали по радио В. М. Молотова, сообщившего им о гитлеровском нападении, – они уже были «расфасованы» по двум секциям. В одной предстояло оказаться тем, кто это испытание переживет, в другой – тем, кто уже никогда не увидит родных пенат. Разумеется, сами они об этом не знали, более того, каждый из них все-таки рассчитывал вернуться домой с победой. И уж точно вряд ли кто представлял, какие испытания придется перенести и тем, кто выживет, и тем, кого не пощадят боги войны. Тем паче, что абсолютному большинству казалось, будто та война долго не продлится.

Судя по воспоминаниям Георгия Владимировича Заборского, он тоже, узнав о германском нападении, в тот воскресный день воевать еще не собирался. Точнее, не предполагал, что взяться за оружие придется и ему. Тем более, что день прошел спокойно. С утра в Минске состоялось торжественное открытие Комсомольского озера. Выступление В. М. Молотова прозвучало в полдень, но над городом еще не появилось ни одного вражеского самолета и не раздалось ни одного выстрела зениток – бомбардировки белорусской столиц начались на третьи сутки. А в то воскресенье ближе к вечеру он зашел к своему другу Алексею Волкову, и они стали обсуждать возможные варианты развития ситуации. После войны он не скрывал, что тогда даже пропустили по рюмке-другой спиртного. И в шутку добавлял, что война – разве это не такая ситуация, в которой, как гласит поговорка, тудно разобраться без чарки. Спустя два дня он ушел добровольцем в Красную Армию, но того поворота событий, который теперь изложен в каждом учебнике, 22 июня он еще никак не предполагал. Да и на следующий день в Минске было относительно спокойно. Как писал в своих воспоминаниях и Данила Константинович Мицкевич – сын Якуба Коласа, «утром 23 июня я пошел на химфак БГУ, где принимал экзамены по технической химии у третьекурсников…». Но 24-го над белорусской столицей уже появились целые эскадры бомбардировщиков с черными крестами.