Мария Кикоть - Исповедь бывшей послушницы

Когда я вошла в трапезную, сестры уже сидели за столами и ждали Матушку. Я тоже заняла свое место. Вошла Матушка, сестры помолились, и начались занятия, целиком посвященные мне одной. Я стояла, держась за спинку стула и слушала, как Матушка расписывает всем мое жуткое поведение. Она благодарила Бога, который не позволил ей постричь такое чудовище, как я. Сестры тоже вставали по команде и рассказывали ужасающие истории из моей жизни, некоторые из которых я сама уже успела позабыть. Это продолжалось уже больше двух часов. Меня все это не очень трогало, за три года в Малоярославце я слышала и не такое. Ужасно было то, что мне позарез нужно было в туалет по маленькому. Видимо спирт вкупе с корвалолом устроили мне такой сюрприз. Терпеть не было уже никаких сил. Матушка говорила не умолкая, и как-то неловко было ее перебивать просьбой о туалете. Матушка постановила, что за мое поведение меня следует не только лишить пострига и запретить мне посещение служб, но также изгнать с клироса и бессрочно отправить на послушание в коровник. Когда мне уже начало казаться, что разговоры подходят к концу, и можно наконец попроситься выйти, Матушка вспомнила какую-то еще жуткую историю моего непослушания и принялась ее рассказывать. Пришлось ее перебить:

- Матушка, простите, - Она посмотрела на меня грозно за то, что я осмелилась ее перебивать, - Можно мне выйти?

- Нельзя, сначала дослушаешь.

Я не могла больше терпеть:

- Матушка, я скоро вернусь, простите, - и пошла к двери. Идти оказалось тяжелее, чем стоять: столы, стулья и пол кружились и перед глазами. Пришлось цепляться за спинки стульев, а потом за стенку. За спиной и услышала Матушкино:

- Ой-ой, - видимо на нее эта картина произвела впечатление.

В туалете я стояла некоторое время в тупом оцепенении и не могла решить, что же нужно делать дальше. Потом пошла в келью собирать вещи, решила уйти. За этим занятием меня застала м.Серафима — Матушка послала ее ко мне.

- Уходишь?

- Да, хватит с меня этого вранья.

- Тогда тебе нужно зайти к Матушке за паспортом.

Мы пошли в игуменскую. Матушка сидела за столом. Я опустилась рядом. Стоять на коленях не получалось, и я просто села на пол.

- Ну что, сбежишь со второго монастыря? - она знала, что два года я провела в Сибири, в монастыре Архангела Михаила, а потом приехала сюда.

- Да.

- И куда ты пойдешь? В мир? Или в третий монастырь? Думаешь тебе там лучше будет?

- Не знаю. Но тут я больше не могу.

- В миру ты тоже не сможешь. А что ты батюшке своему скажешь? Что сбежала? А перед Богом как будешь отвечать? - Интересно, что словосочетание «уйти из монастыря» обычно в этих случаях не употреблялось. Всегда об ушедших говорили «сбежала из монастыря», «беглая монашка», «сбежавшая» и т. д. Получалось, что никак нельзя просто и без скандала покинуть монастырь. Только если сбежать.

- Я здесь не могу. Можно мне забрать паспорт?

- Ты чего, таблеток напилась?

- Спирта.

- Какого еще спирта? Подумай хорошенько, прежде чем сбежать, как бы не пришлось потом сожалеть. Обратно я тебя приму, только опять придется начинать все сначала — трудницей.

Я молча смотрела в пол.

- Ну хорошо, а если я тебя в скит отправлю? Можешь выбрать любой. Хочешь в Рождествено, тебе же там понравилось?

- Благословите, Матушка. Но в монастырь я больше не вернусь.

- Тогда едешь в Рождествено, как только будет машина. А пока будешь, как я сказала, ходить на коровник без служб и отдыха.

Все эти коллективные занятия и разборки наводили на мысли и вопросы. Для меня было непонятно: как так получалось, что вполне здоровые и отнюдь не глупые люди готовы были исполнять любые приказы (благословения) Матушки, даже те, которые причиняли боль и страдания другим, таким же, как они, сестрам? Во время занятий «верные» Матушке сестры по ее указанию всей гурьбой набрасывались на ту сестру, которую Матушка в данный момент ругала, даже если не имели против этой сестры ничего личного. Вместе с Матушкой они ругали и унижали ее. Часто по приказу даже те сестры, которые между собой дружили, начинали наговаривать друг на друга. Никогда никто ни за кого не заступался. Сестры вполне добровольно делали, говорили, и что самое удивительное, думали, так, как благословляла Матушка, исходя из ситуации и матушкиных личных, часто весьма неприкрыто-корыстных, соображений. Редко кому было жалко ту, которую Матушка ругала.

Все это напоминало кукольный театр. Если Матушка кого-то хвалила, остальные тоже были дружелюбны и общительны с этой сестрой. Если же Матушка выражала свое неодобрение чьим-то поведением, а это обязательно было публично, во время занятий, то и весь остальной коллектив начинал проявлять к этой сестре холодность, даже враждебность, многие сестры переставали на послушании разговаривать с этой сестрой, в чем-либо ей помогать, а часто и вредили.