Петр Каратыгин: Записки Петра Андреевича Каратыгина. 1805-1879

Болезнь нашей матушки все еще была опасна; ее лечили три доктора: Кауберт, Сутгоф и Газинг, и теряли всякую надежду… Но судьба послала ей врача-спасителя… Это был молодой доктор Гаевский (Семен Федорович), который тогда только еще начинал свою (в последствии блистательную) карьеру. Известно, что для тяжко больных, при чахоточных началах, у нас, в Петербурге, вскрытие Невы бывает самое критическое время, и Гаевский говорил тогда, что если Бог поможет нашей матушке пережить этот опасный период, то он ручается за ее жизнь… Понятно, с каким мучительным нетерпением вся наша семья ждала этого рокового времени… Наконец, Нева вскрылась… прошло несколько дней благополучно… и все, окружающие больную, вздохнули свободнее…

Здесь я опять не могу не помянуть добрым словом князя Сумбатова, который, в продолжение болезни нашей матушки, бывал у нас почти безвыходно, ездил за докторами, бегал сам в аптеку за лекарствами и вообще помогал всем, чем только был в состоянии. Продолжительная болезнь нашей матушки истощила все денежные средства бедного нашего отца; все царские подарки, жезл, поднесенной сулиотами, и все сколько нибудь ценное было или заложено в ломбарде, или продано за бесценок. В это-то тяжелое время для нашего семейства кн. Сумбатов, чтоб помочь отцу, заложил свои золотые часы и шубу и ходил зимой в холодной шинели… Таких людей не много найдется в наше время, а князей — вероятию — еще менее…

Матушка, в апреле, видимо начала поправляться… С наступлением весны, Гаевский советовал отцу перевезти матушку куда нибудь на дачу. Отец нанял маленький крестьянский домик на Черной речке. Эта знаменитая в последствии речка тогда называлась просто Головинской деревней и не имела еще тех красивых дачных домиков, которые после там настроили. Там были тогда просто одноэтажные избы, оклеенные внутри цветной бумажкой, которые крестьяне отдавали в наем.

Десятка полтора таких домишков было по берегу Черной речки; позади их были огороды, огромная роща и сосновый бор, которые тянулся вплоть до нынешнего Лесного Корпуса. Помню я, что где-то тут протекал ручеек чистой воды, в котором мы иногда купались. Теперь, разумеется, не осталось и следов всего этого. Наступил май и мы стали собираться к переезду на дачу… Не могу понять, как отец наш был в состоянии изворачиваться, получая, вместе с матушкой, самое незначительное жалованье… Болезнь матушки продолжалась девять месяцев, лечили ее четыре доктора, стало быть, каких значительных издержек все это требовало… Я помню как в наших комнатах склянками и банками от лекарств были заставлены все подоконники. Мать и отец в то время были первыми артистами и вдвоем получали около 3500 р. ассигнациями в год. В настоящее время первый актер у нас получит, в два или три месяца, гораздо более этого оклада. Говорят, что тогда жить было дешевле, но оно не совсем справедливо. Многое, напротив, было тогда дороже. Мы в то время почти не имели ни суконных, ни ситцевых, ни бумажных фабрик и все эти необходимые вещи были заграничные, стало быть, недешево стоили; тяжкая и изнурительная компания 1812 и 1813 годов не могла, конечно, не возвысить стоимости многих предметов, необходимых в общественном быту; не думаю также, чтоб и аптекарские счеты были тогда снисходительнее нынешних. Семья наша была довольно многочисленна: нас, детей, было пятеро, бабушка (со стороны матери), племянница, две няньки, горничная, кухарка, всего 18 человек; всех надо было одеть и накормить. И из этого ограниченного жалованья, о котором я упомянул выше, надобно было нашему отцу нанять дачу и в продолжении трех летних месяцев жить на два долга: по службе своей он должен был оставаться в городе, потому что спектакли летом не прекращались; к тому же в городе еще оставались с ним наша бабушка и старшие мои братья: двое поступили уже на службу а третий ходил в гимназию.

Помню я неизъяснимую нашу радость, когда наемная карета остановилась у нашего крыльца и нам с сестрой велели собираться на дачу. Матушка в то время могла уже сидеть в креслах. Все домашние наши засуетились: перину и подушки разложили вдоль кареты; мы с сестрой носили узлы и всякую мелочь; наконец матушку на руках снесли с лестницы и уложили на перине; мы с сестрой сели вместе с нею в карету и шагом поехали на дачу. Кн. Сумбатов с отцом сопровождали нас на дрожках. Тогда еще в Петербурге не имели понятия о шоссе: так легко себе вообразить, каково было ввести слабую, полуживую женщину по варварской мостовой!.. Кое-как дотянулись мы до Черной речки. Матушку вынесли из кареты и уложили отдохнуть от утомительного пути; меня с сестрой отец повел показать деревню. Я в первый еще раз был за городом об деревне я имел понятие только из детских книжек. Я был в восторге, все обращало на себя мое детское любопытство; я упивался сельским воздухом; любовался Невой, рощей, Строгановым садом, беспрестанно целовал руку отца и не чувствовал ног под собою от радости!..