Александр Ярин - Жизнь Алексея - Диалоги

– Они хотят делить ее в своем кругу. Жалуются: дескать, хозяин позволил и нищим наслаждаться обществом себе подобных, мы же целый день на ногах, не имеем случая перекинуться словом даже за столом. От криков и грохота мисок звенит в ушах, теряешь близкие лица в этой толчее и гаме. Ропщут. Не уступишь ли им?

– К чему? На свете нет четвертой участи, кроме трех, виденных мною. ( У дверей. ) Здесь за дверью стоят сироты и вдовы, неподвижно, как сухие стволы. Я научился видеть их и сквозь дубовые доски. Кажется, что они ничего не ждут. Что они бросают тень в обе стороны: всегда здесь стояли и останутся навсегда. Но вот двери распахиваются, и они вместе с толпой вбегают в дом и едят так, словно ели всегда и никогда не перестанут. Для этих, бросающих две тени, второй стол. А рядом – стол для больных и калек. Это они колотят в дверь, дергают за кольцо, скребут по железу в неурочный час. Припадки не знают урочных часов. Передай слугам: кто слышит наружный ветер, тому не укрытие эти стены; кто не имеет ушей – судьба наставит его железной рукой.

– Я передам им твои слова.

– Скажи им: пусть не силятся множить судьбы мира. Я оставляю три стола. И не сам ли я делю хлеб со странниками? Не ты ли, их госпожа, ешь из котла с сиротами? Пусть Эгидий передаст мою волю слугам. Столов останется три. Да пусть поспешат отворить двери. Снова пора проветривать дом, взрывать излюбленный мною покой, рушить порядок, марать грязными лохмотьями стены, а пол объедками и плевками. Когда толпа врывается в дом, я подхожу к порогу и гляжу на опустевшую площадь, на траву, истоптанную между плит, чью-то сандалию, забытую на ступенях. Тогда мне кажется, что дом с площадью поменялись местами и на свете нет ничего надежного, кроме этого мягкого каменного бруса – порога.

– Ты господин, твое слово жестко в доме, так жестко, как скорлупа. Но, знаешь, приблизив ухо, я так и слышу: там внутри не тесная ночь зрелого плода, а кипящая смола сомнений.

– Жена, из всех людей ты одна умеешь – слухом ли, зреньем – войти, оставаясь снаружи. Ведь слух и зренье переносят и нас туда, куда проникают сами. Ты ближе мне меня самого, но и дальше любой незнакомой гетеры. Твой взгляд изощрился о мои черты, проник внутрь. Ты уже не видишь лица – что тебе твердость моей скорлупы?

– И вправду мы, женщины, всегда там, куда увлекают нас наши чувства. Наш взгляд, словно пара спиц, неустанно вяжет что-то в мужнем нутре. Где нам видеть ваш облик? На это мы слепы. ( Проводит рукой по его лицу. ) Только изредка будто очнешься от кропотливой работы и снова увидишь родное забытое лицо. Потому и родное, что забытое. ( Снова легко касается его лица. ) Но не надолго. Миг – и оно снова прозрачно для зрения, а на ощупь твердо, как лед.

– Что ж, я не таю от тебя своих сомнений. Душа во мне замирает и мечется от любого шороха. Выбирать и решать для нее – мýка. Мир вещей – наше проклятье, ведь даже простой взгляд на вещь пополам разрывает душу. Господь дал нам по паре ушей и глаз, потому любые образ и звук доходят до нас с трещиной посередине. В каждом взгляде таится ужас выбора. Но чем страшнее внутри, тем непреклонней мы снаружи. Человек слишком короток ростом, так может ли быть иначе? Я – опора своему дому и обоим императорам. На мне хозяйство, челядь, службы. На мне ты. Когда ноги, как мои, грузно стоят на земле, голова открыта всем ветрам. Каждый, кого гнетет долг, хватает ртом воздух тоски. Если же кто головой уперт в небо, тогда ноги его смешно болтаются в воздухе.

– Говори. Каждый раз, как ты говоришь, рядом словно бы вырастает гора и все, что вокруг, становится ей подножьем. Когда я невестой тебя увидела, мне стало дурно и нечем дышать, потому что в нее уходит весь воздух. Мир пустеет, когда ты говоришь, и ни о чем не надо помнить, ничего – знать.

– Я часто думаю: зачем мне эта мерность прибоя? Зачем тщусь раскрутить колесо своего большого хозяйства, которое я сделал как не свое. Приручить людскую волну, чтобы она лизала стены нашего дома… Ты снова далеко.

– …дай мне плод от мужа, да будет мне…

– О чем ты просишь Бога? ( Она молчит, потупясь. ) О сыне. Нет, не о сыне ты просишь – о большем. Просишь о будущем. О годах, которых нет, чтобы они пришли: «Да будет мне вождь в старости». Оставь. Не проси у Бога того, чего у тебя нет. Проси о том, что имеешь. Смотри, есть нищая толпа. Надо дать ей хлеба.

– ( Подходит к окну. ) Их впустили… Но как же? Ведь нищие просят хлеба?

– Они просят его у людей, не у Господа. Он сам их голосами просит хлеба у нас. Просит у нас свой хлеб.