Каролин Лоран - И вот – свобода

– Так что же все-таки произошло?

– Да все проще некуда! Они заставили меня заплатить за мою честность.

Временное правительство хотело, чтобы Андре признал, что действовал по приказу в тот день, когда японцы захватили власть. Того факта, что он самостоятельно решил сдаться врагу, чтобы избежать кровавой бойни, оказалось недостаточно. Эта капитуляция слишком напоминала о той, другой, а любые отзвуки коллаборационизма следовало незамедлительно осудить. Мона слушала его со слезами на глазах. Теперь, когда к власти пришли люди де Голля, сторонникам Виши придется несладко, – если только они трусливо не заявят, что были пешками в руках Маршала, – но Андре такого не сделает никогда.

– Лишь я один, – продолжал ее муж, – лишь я, в отличие от них от всех, не отказался от своих убеждений и познал меру своей ответственности. Я наказан? Я никогда не стану губернатором? Ты никогда не увидишь Африки? Тем лучше! Зато я сохранил свою честь!

Комната закружилась, закачалась…

– Я буду новым Дрие ла Рошелем! [6] Французский писатель, национал-социалист, антисемит, покончивший с собой после высадки союзников в Нормандии. Никаких компромиссов! Скорее смерть!

Так куда же его все-таки назначили?

– Де Голль – лжец! Манипулятор! Можно подумать, что большинство французов так-таки участвовали в Сопротивлении!

У Моны кружилась голова, не хватало воздуха, в гостиной вдруг стало как-то ужасно душно. Куда? Куда им предстоит поехать?

– Как будто во Франции было недостаточно сторонников Петэна! Он ведь втайне понимает, этот Шарло, что та же толпа, которая прославляла его в 1944 году, месяцем раньше восхваляла Петэна…

Он повернулся к жене и вдруг поразился ее бледности:

– Любимая, с тобой все в порядке?

Она бессильно упала в кресло.

– Куда?

Он помолчал.

– Ты скажешь мне, куда мы едем, Андре?

– В Сайгон. Я знаю, любовь моя. Я знаю, что… Но ты увидишь… Это юг, это совсем другое дело.

Мона не могла сдержать слез. Они вновь попали в ловушку Индокитая, и она вот-вот захлопнется. Конечно, ее мужчина должен оставаться верен своим идеям. Он продемонстрировал редкостную смелость. Но сама мысль вернуться туда вызывала ужас. А как она сообщит эту новость Люси?

– Я беру это на себя, – обещал Андре. – И не волнуйся, эту гадину Хо Ши Мина мы скоро раздавим. Франция сильнее всех.

Когда дочка вернулась из школы, они втроем уселись в гостиной. Девочка спрашивала их взглядом, гадая, к чему готовиться. Андре начал разговор, как и обещал, и объявил об их возвращении в Индокитай. По зрелом размышлении, это была прекрасная новость: где еще можно послужить интересам родины, чем не в этой колонии, находящейся под угрозой? Люси сидела молча, по ее лицу нельзя было понять, грустно ей или радостно, она ждала реакции матери – а та, через силу изображая энтузиазм, добавила:

– Твой отец – именно тот человек, который там необходим! В Индокитае нужно, чтобы администратор умел читать, писать и говорить по-вьетнамски. Туда отправляют лучших.

– Не то что в Африке, – подхватил Андре. – Черномазые и арабчата ни в чем не разбираются, ими может любой дурак руководить. А вот косоглазые – хитрецы! Если ты не понимаешь, о чем они говорят, берегись! Они тебе улыбаются, а потом хоп – и вонзят нож в спину. – Андре склонился над девочкой и сделал вид, что поражает ее ножом, потом расхохотался. – Ну, ты поймешь, когда подрастешь, иди.

Люси улыбнулась. Ее родители счастливы – значит, ей бояться нечего.

Жизнь – как на почтовой открытке. Этот образ пришел ей в голову, когда дух ее вздымался и парил высоко над шезлонгом, в котором возлежало ее исполненное неги тело. Бассейн был с турецкой баней. Она попозже спустится в воду и поплавает. Она не скучает, нет. Ну не так уж, если честно. Она говорит себе, что в какой-то момент, может быть, даже вскоре, она решится на второго ребенка. Хорошо бы это был мальчик, если возможно. И во время отпуска, если Андре будет готов поменьше работать. После обеда она отправится на партию в теннис с друзьями со Спортивной арены. Ее удар закрытой ракеткой стал лучше. Но справа она отбивает еще не слишком удачно. Завтра она пойдет к парикмахеру. Сайгон – это рай на земле.

Тем временем шел уже 1949 год. Положение во Вьетнаме было пока зыбким и неясным. Франция удерживала свои позиции, коммунисты не сдавали своих. Белые люди во Вьетнаме продолжали вести красивую жизнь – вечеринки, кафе, развлечения, – но не рисковали появляться в опасных зонах. В выходные Андре с семьей иногда ездили на побережье. Пляжи Нха Транга и лазурное море будили воспоминания о морском путешествии Ханой – Тулон, о безоглядной дали горизонта. Вода была восхитительной, Мона наслаждалась вкусом соли на губах – это тебе не бассейн. По дороге они проезжали рисовые поля, силуэты сухощавых вьетнамских крестьян, согнувшихся пополам над землей, напоминали раскрытые клювы цапель. Местные женщины почти никогда не улыбались, но если все-таки улыбались, дыр в зубах было не перечесть.