Каролин Лоран - И вот – свобода

По вечерам он читал девочке басни Лафонтена. Он изображал бедного дровосека, гнущегося под тяжестью вязанок с валежником, высокомерие дуба и гибкость тростника, лягушку, которая хотела стать такой же большой и толстой, как бык. Люси обожала смотреть, как он сгибается пополам, говорит голосом древнегреческого глашатая или же надувает щеки, чтобы сделать рассказ более живым и ярким. Это зрелище так радовало ее, что она никак не могла уснуть, требуя новую басню, новую историю, сходя с ума от любви к каждому герою.

Однажды Люси попросила его прочитать «Козочку господина Сегена». «Эта прелестная маленькая козочка», которая отказалась с наступлением ночи вернуться в свой загон.

– Что за идиот рассказал тебе эту историю? Это ведь не твоя мама, я надеюсь?

Мона, проходя по коридору, из которого она любила слушать чтение мужа, затаила дыхание и замерла.

– Мама – не идиотка!

– Ну тогда почему ты хочешь, чтобы я рассказал тебе историю этой козы?

А она-то думала, что делает как лучше, читая дочке Альфонса Доде…

– Но ведь все потому, что она похожа на тебя, папа! Ты такой храбрый!

Мона услышала, как Андре проглотил ругательство, готовое сорваться с губ. Она расстроилась, отвернулась и пошла дальше, злясь на себя.

«Ты увидишь, к чему приводит желание быть свободным», – предупреждал Доде. Бланкетта, после того как билась с волком до зари, утром все-таки была съедена. Мона хотела прославить храбрость. Для Андре эта история была символом поражения.

«Думаю, именно это отец ненавидел больше всего на свете. Поражение». Она тряхнула головой, словно говоря: «Вот дурак-то». И было за что. Эвелин была убеждена (и я с ней совершенно согласна), что человек ничего не теряет, когда решается действовать, не будучи уверен в успехе: попытка – не пытка. Возможность поражения не является достаточным основанием для бездействия. В ее философии мечтать и действовать сливались воедино: она хотела жить, но жить лучше.

Ей понравилось вымышленное имя матери, Мона. А вот от предложенного имени отца, Андре, она просто пришла в восторг. Имя, которое я выбрала за его происхождение: «андрос» – по-гречески мужчина, личность мужского пола. Она же обрадовалась по другой причине: «Мне страшно нравится мысль, что его будут звать, как Мальро! Он бы пришел в ярость!»

Она до сих пор еще хранила гнев и обиду на своего отца. «История с гренками», как мы ее между собой окрестили (она будет рассказана ниже), и поныне вызывает у нее вздох негодования. В некотором смысле Андре являлся идеальным воплощением своей эпохи. Обостренное чувство собственного достоинства, доведенная до предела мужественность, привлекательная внешность, безоговорочная уверенность в своей правоте и в том, что весь мир должен склониться перед Францией. «А хорошие воспоминания о нем остались?» – робко спросила я. Она пожала плечами. Чтение басен, прогулки, празднование Рождества всей семьей, дни рождения – да, несомненно, но в ее памяти даже самые банально счастливые эпизоды были наполнены каким-то напряжением. Андре всегда был раздражен, наэлектризован. Эта нервозность, которая изгоняла любую возможность скуки, в один прекрасный день станет чудовищной – все знают, что натянутая до предела резинка в конце концов хлестнет вас по физиономии.

Накануне первого вступительного экзамена по праву, рассказывает мне Эвелин, ей пришло по почте письмо от отца, в котором было написано: «Когда вы будете читать это письмо, я уже буду мертв». Мать и дочь сидели за столом и завтракали. Наступило молчание. Вдруг Мона разразилась хохотом и захлопала в ладоши: «Ну, наконец-то он хоть раз сдержал свое обещание!» Эвелин, которая в общем-то об отце и слышать ничего не хотела, тем не менее вызвала полицию и «Скорую помощь», дала им адрес отца и, вся на нервах, стала ждать звонка. Андре не умер. Он жалчайшим образом просчитался. В коридоре больницы Эвелин издали услышала его крики и жалобы. Мона презрительно скривила губы. «Яд, называется, принял. Пузырек аспирина, пфф! Надо было у меня спросить, как это сделать». Эвелин заспорила: в конце концов, отцу только шестьдесят… Кто знает, может быть, ему удастся начать новую жизнь.

По выходе из больницы Андре пожелал увидеть своего первого внука, родившегося незадолго до этого. Он с гордостью одобрил его имя, гораздо меньше ему понравилась фамилия, в которой слышалось что-то еврейское. Эвелин насмешливо улыбнулась: папашу на мякине не проведешь. Он рассказал, что собирается вернуться в Нумеа, где он будет мирно и спокойно жить на пенсии; от женщин он, конечно, не собирается отказываться, но при этом займется духовным развитием, самообразованием, будет много читать. Перед тем, как уйти, он признался, что ему стыдно: нет ничего более смехотворного, чем неудачная суицидная попытка.