Крис Леве - Волшебство Кристины

Около операционной ничего за это время не изменилось. Она села на краешек стула. Муж стоял в стороне, бездумно сжимал в руках Кристин шарф с лисичками. Зачем ему этот шарф, он совсем ему не идет. Мама посмотрела на него с раздражением. Точно, это все из-за него. Не мог уследить за ребенком. Вот теперь и путевка в санаторий пропадет. Куда же тут их оставишь. В другое время она бы сказала ему все, что о нем думает. Но здесь было так напряженно тихо, что казалось, невозможно эту тишину нарушить.

Так они и застыли – как на стоп-кадре: она сидит, он стоит в двух метрах, смотрят они в противоположные стороны. В кино бы это означало, что люди далеки друг от друга. Но здесь было не кино, а тягостное и неопределенное ожидание.

Когда через два часа вышел доктор и посоветовал родителям ехать домой, они смогли наконец заговорить.

Операция закончилась.

Кристи повезли в интенсивную палату, будут наблюдать. Оказалось, что это был не аппендицит. Пока ничего более определенного врачи сказать не могли. К счастью, больница новая, республиканская – и операцию делали по самым передовым технологиям: несколько проколов – и готово. В другом месте изрезали бы Кристине весь живот, и осталась бы она с некрасивыми шрамами. А так заживет, через месяц и не заметишь. Теперь наверняка все пойдет хорошо и скоро эта история забудется.

Воздух на улице был уже совсем весенний. Солнце давно зашло, но казалось, оставило следы на всем вокруг. Вдруг стало так свежо и радостно на душе – мама поняла, что опасности никакой больше нет, можно собирать чемодан на курорт. Отъезд планировался через пару недель, и оставалось время еще кое-что купить, постирать и погладить. 24 дня в санатории – это прекрасная возможность отдохнуть и отвлечься.

***

Доктору Иванову отвлечься было сложнее. В седьмом часу вечера он уже собирался домой, когда по скорой привезли новую пациентку. Пол женский, 15 лет, острая боль, сознание спутанное, давление стремится к нулю. Сразу повезли в операционную. Иванову пришлось опять переодеваться и вызывать операционную бригаду. Операция была срочная и такая нетипичная, что он уже второй час сидел, пил крепкий черный чай, курил и думал, что же ему записать в журнал. Оперировали под местной анестезией. Сначала все шло по плану, но на 20 минуте пациентка вдруг начала кричать, что на нее падает лампа, но это выглядело как легкая медикаментозная галлюцинация. Но потом девочка вдруг широко открыла глаза и сказала, что она ничего не видит, только яркий белый свет, который заполняет все. Затем она стала говорить, что отчетливо видит свою маму, что она сейчас за окном – ходит по двору больницы. На эти ее слова тоже не особо обратили внимания, но потом она вдруг поймала за рукав операционную сестру и прошептала ей что-то, от чего та отшатнулась и на какое-то мгновение застыла. («Не забыть расспросить сестру, – пометил себе в журнале хирург Иванов, – что такое она могла услышать?»)

Родители девочки показались Иванову совсем обычными – довольно молодые, испуганные, не сильно разговорчивые. Когда он вышел из операционной, они были сразу за дверью в пустом коридоре. Часто родители становятся невыносимыми – по полчаса держат, пока не выяснят все подробности. Эти не стали ни о чем расспрашивать – с облегчением вздохнули, когда он сказал, что все прошло благополучно, и не вдавались в подробности операции. Заспешили к выходу. Мужчина доставал из кармана смятую пачку сигарет, женщина застегивала пальто. Они попрощались и были уже в дверях, когда доктор Иванов вспомнил:

– Скажите, а вы находились здесь во время операции? – спросил он, не обращаясь ни к кому.

– Я был здесь, – ответил отец девочки, – даже курить не мог. Что же за напасть такая?

– А я была во дворе. Здесь у вас так душно, там под освещенными окнами истоптала весь снег…

Уже пора было уходить домой, но Иванов все сидел, курил и думал, что бы могло быть такое с этой девочкой – ведь причину ее приступов врачи пока так и не нашли.

***

Наутро собрали консилиум.

Вызвали профессора с медицинской кафедры.

Кристину осматривали, проверяли на каких-то аппаратах, брали анализы и задавали бесконечные вопросы.

Ей уже было все равно.

Когда доктор интересовался, не надо ли ей добавить обезболивающего, ведь первые дни после операции бывают самыми болезненными, она даже не вполне понимала, что такое он имеет в виду. После этой операции ей стало казаться, что у нее совсем нет тела. То есть у нее, конечно, по-прежнему были руки-ноги, она даже могла двигаться. Но все как будто онемело, отделилось от нее и принадлежало кому-то другому. Ей даже странно было представить, что еще пару месяцев назад она могла танцевать.