Алексей Лебский - Памятник русскому офицеру

Очередь подвигалась очень медленно, и Григорий стал разглядывать через засиженное мухами окно зала небольшую площадь, вымощенную брусчаткой. Тут стояло несколько зенитных орудий с расчетами, (говорили, налеты вражеских аэропланов были вполне ожидаемы), два трофейных австрийских пулемета «Шварцлозе» и бронеавтомобиль. Площадь была оцеплена и, видимо, хорошо охранялась.

Улицы, впадавшие вокзальную площадь, казались пустынными – предприятия еще не работали, только крохотная булочная на углу открыла ставни.

Над входом в соседний дом развевались флаги Антанты – союзники имели тут представительство: Проскуров был местом дислокации подразделений союзных войск: английского дивизиона мотопехоты и французского авиационного отряда. Но у входа в тот час не виднелось ни одной живой души и окна были наглухо закрыты.

Новобранцев с поезда направили сюда, на площадь под присмотром вооруженной охраны. Переходя через мостки, они щурились от утреннего света, отряхивая с себя солому и хлебные крошки. Их доставили, как обычно, без удобств, как скот, по 40–45 человек в товарном вагоне. Некоторые ехали, вероятно, всю ночь стоя. Старший унтер ругался, покрикивал:

– Не растягиваться! – и, подгоняя тумаками пополнение, торопил освободить поезд. Новобранцев укачал этот перегон, земля еще плыла под ногами, вид у всех был потерянный и разбитый.

Очередь, как назло, совсем замерла, и прапорщик продолжал наблюдать за происходящим на площади. Одеты прибывшие были, как попало, во все то, чего было не жаль. Здесь только предстояло еще им получить амуницию и сделаться настоящим пушечным мясом, а пока это была просто неорганизованная толпа с узелками, котомками, мешками и чемоданами. Почти все они были из крестьян…

Агапов вгляделся в землистые лица, будто ища знакомых, и не увидел в них ничего, кроме животного страха и отчаяния.

Новоприбывших построили по другую сторону площади, и унтер мрачно прохаживался перед строем, глядя в брусчатку и ожидая указаний кого-то из старших.

Григорию стало не по себе при мысли о будущей ответственности за таких несчастных, испуганных, ничему не обученных людей. Думы эти и раньше посещали его, и чем ближе они находились к фронту, тем становились тяжелей. Григорий не был профессиональным военным, напротив, все его романтическое существо противилось всяческому безрассудному подчинению и не принимало подавления человеческой воли.

Этот романтизм отлично уживался в нем с внутренней дисциплиной, любовью к порядку, порой граничившей с педантизмом. Земский статистик, плановик и неутомимый счетовод всего того, что поддавалось на этой земле учету, Григорий знал цену цифрам, верил в них и видел за ними реальный труд людей. Работая в статистическом отделении Нижегородского земства, он не раз ловил себя на том, что зримость и осязаемость чисел прошедших через его отдел и детально проработанных его сотрудниками, так же влюбленными в свое дело, как и он более чем реальна. Вот тут, пять процентов, – не что иное, как неурожай зерна, за ней – брошенные избы, ремесла, поиски работы в городе, нищета. А эти 10 % – Ярмарка, договоры на поставки сельхозтехники в губернию и снижение налога… Вот купцы внесли в казну, вот статистика по народному займу, 6 % прирост… Все просто складывается из цифр!

Григорий знал, что с помощью разумного планирования можно увеличить урожай, регулировать цену на молоко и мясо в масштабах уезда и губернии. Работа в Семенове, составление монографий крестьянских хозяйств дали ему представления о скотоводстве и птицеводстве, о высеве и сборе сельскохозяйственных культур, бесценные знания о нуждах, доходах и расходах крестьянина. Будучи сам выходцем из крестьян, он прекрасно представлял себе заботы человека, работающего на земле.

Его домашний блокнот содержал записи обо всех важных покупках, он всегда грамотно планировал скромный бюджет своей семьи, для того, чтобы из обязательных трат выкроить средства на платье, лечение или поездки, подарки детям.

Так уж сложилась судьба, что в 37 лет Агапов оказался здесь, среди этих военных, опытных кадровых, и таких же временных, как он сам. Он совсем еще не представлял суть войны, психологию таких разных людей, оказавшихся здесь с ним, но ему предстояло понять это, просто не было иного выхода.

Война, тоже состоявшая из цифр, ни за что не вписалась бы в монографию.

По другую сторону вокзала началась разгрузка поезда, с которым он прибыл. Пульманы, вымытые за ночь дождем, светились на солнце яркой зеленью и золотом орлов. Еще вчера вечером этот поезд был прокопчен и забрызган грязью, а сейчас его и не узнать – игрушка!