Вехова Базильевна - Бумажные маки - Повесть о детстве

Ни в ножках стола, ни в ножках стульев никаких проводов не было. Это меня немного успокоило. От крышки погреба в кухню тоже не тянулись никакие замаскированные провода. Вот она, крышка, из таких же точно досок, как весь пол в кухне. Вот тяжелое железное кольцо, чтобы за него поднимать крышку погреба. А там, внутри, я была с бабушкой Женей и видела только картошку, бутыли с ягодами на пыльных полках, банки с кислой капустой и солеными грибами... Там, внизу — пыль, влага, холод... Никаких секретов бабушка в погребе не держала.

Но чьи это зубы, почему они спрятаны под носками?

Я обшарила все углы. В столе нашла пачку писем. Там все было только про меня, как я ползаю, что говорю, как дергаю за хвост кота... Ничего шпионского.

Все-таки почему эти золотые зубы завернуты в бумажку? Что-то за этим кроется... Оказалось это — бабушкини зубные коронки, которые она попросила доктора снять и сделать взамен железные, чтобы никакому дураку не захотелось ее из-за этих коронок убить.

...А в эвакуации в Сибири мне пришлось страдать за то, что я — москвичка. Там ребятишки давали обидные прозвища эвакуированным москвичам и показывали свое презрение.

— Вы, москвичи с... войну затеяли! — гневно говорил мне какой-нибудь сопливый абориген и махал перед моим носом кулаком. — Всех бы вас — к стенке! Из пулемета: тах-тах-так-так-так-так!..

Я помню какой-то бесконечный пол в большой избе, который я мыла, постанывая от боли в спине. Туберкулез потихоньку тлел и разгорался в костях. Помню какого-то тяжеленного капризного младенца, я его нянчила, таскала на руках. Он не хотел ходить сам и оглушительно вопил, как только я пыталась спустить его на пол, чтобы дать отдых вечно ноющей спине...

И ведро с водой, плещущей на ноги... Я тащила его на огород, скособочившись. Там грядки были — до горизонта. Ведро за ведром... И тихонько плакала от отчаяния, что огород такой большой, а ведра — невыносимо тяжелые. Потом картошку надо было окучивать. После нескольких ударов тяпкой о землю ее уже не поднять , а боль в спине звереет... Но нельзя отдохнуть, нельзя никому пожаловаться — побьют...

Другой хозяйкин сын, постарше, был горбатый мальчик. Он на мне вымещал свою обиду на жизнь. Однажды он меня столкнул с печи, куда меня послали достать новый веник. Я упала спиной об пол. А он смотрел на меня сверху и смеялся:

— Горбатая будешь, как я! Горбатая москвичка!

От удара я не могла не то, что вскрикнуть, вздохнуть. Пол словно ринулся мне навстречу, когда я летела вниз, и на нем я долго корчилась, пока восстановилось дыхание.

Помню, что когда я попала в больницу, меня отучали от привычки быстро втягивать голову в плечи и поднимать над ней скрещенные руки, чтобы руками принять удар, когда ко мне кто-нибудь подходил погладить по голове или что-нибудь дать. Так отпрыгивают бродячие собаки от протянутой к ним внезапно руки... Кроме того, мне пришлось отвыкать ругаться матом.

И еще одно тяжелое, почти кошмарное воспоминание о моем горбатом хозяине. Казнь гусеницы.

У меня жила в спичечной коробке гусеница Катя. Мне было совестно держать живое существо в плену, но уж очень хотелось увидеть волшебное превращение гусеницы в бабочку. Я беспокоилась: хватает ли ей воздуха, не слишком ли ей темно, тесно и жестко. Сделала подстилку из самого мягкого листика. Оставила щелку для воздуха — фортку, в которую нельзя протиснуться, но дышать — можно. Я держала коробок в кармане и поминутно опускала туда руку, щупала коробок и тут же вынимала, подносила к уху, слушала таинственный шорох... Срывала самые сочные на мой взгляд травинки и листки и засовывала их в коробок, чтобы гусеница ела, толстела и быстрее превращалась в бабочку. Иногда я пыталась угадать по шороху: уже бабочка там или еще гусеница. Я мечтала о моменте, когда вдруг открою коробок и больше не увижу гусеницы — двоюродной сестры противного червяка.

Вместо нее, ползающей по увядающим листкам, на волю выпорхнет бабочка с большими крыльями, она полетит, а я буду бежать за нею по траве...

— Чего это у тебя? — заинтересовался мой горбатый хозяин, заметив, что я что-то держу в кармане рукою.

— Гусеница в коробочке. Она скоро превратится в бабочку

— Давай сюда! — он вывернул мне руку, разжались сами собою пальцы, и коробок выпал ему под ноги.

Мой мучитель позвал двух мальчишек, и они, хихикая и поглядывая на меня, как я буду реветь, казнили гусеницу на большом камне. А я стояла столбом, оцепенев от горя, ненависти и бессилия.