Николай Смирнов - НЕДавняя быль. Петербург – Севастополь – Бизерта – Рига. 1917—1923

Развязка приближалась быстрыми шагами – такое положение не может дольше продолжаться. Я потерял сон, аппетит, перестал учиться, в моих мыслях жила только Киса и она не могла не заметить этого. И вот настал день, когда неизбежное должно было случиться. Однажды вечером я пошел к Кисе…

Уютная комната, такую может создать только женщина. Красный полусвет. Беспорядок. На широкой оттоманке, окруженная подушками, полулежит, что-то читая, Киса. Ей так скучно. Она так рада, что Ника пришел. Она надеется, что Ника ее развлечет.

Робко сажусь у ее ног. «Ника, ты меня любишь?» – и ласково гладит мои волосы. Дрожь пронизывает меня. Горячо целую ее руки, ноги и тотчас же прошу прощения, подавленный моей виной – ведь она невинна. Но Киса не сердится, она наклоняется и целует меня в губы. «Подожди немножко» – шепчет тихо и уходит за ширмы. С горячей головой, точно в лихорадке, остаюсь сидеть на оттоманке, смутно слышен из-за ширм шорох белья. Неужели она отдастся мне? Нет, нет – какая вздорная мысль!

Неслышными, мягкими шагами подходит Киса. В пушистом халатике, она садится рядом со мной. «Расскажи что-нибудь, Ника» – просит она. Сама откидывается на подушки, глубоко дышит. «Киса… Киса…». Нет ответа. В беспокойстве нагибаюсь к ней.

«Киса, моя дорогая, любимая, отзовись же…» Страшная мысль проносится в мозгу – а вдруг она заболела, в обмороке. Дотрагиваюсь рукой – теплая. Но Киса шелохнулась – приподнявшись, она целует меня. Помутилось в глазах, кровь стучит в виски.

Долгое молчание. Вдруг Киса распахивает халатик, обнажая свое прекрасное, стройное тело. «Да ну же, дурачок, иди ко мне!». И в то же мгновение ее руки обвились вокруг моей шеи, и я забыл все на свете…

…

Несколько минут спустя я убит раскаянием, я плачу, целую Кисины руки. «Киса, простишь ли ты меня… Киса, я негодяй, я…». «Полно, мой миленький, маленький дурачок, не плачь, все уладится, поцелуй же меня».

И снова я упиваюсь ее телом, бесконечно целую всю, всю. В Кисиных объятиях и смерть сладка. Часы проносятся мгновениями, на востоке уже заалела заря. Привычка, выработавшаяся годами, ложиться в десять часов, обязательный восьмичасовой сон – все забыто, и я почти не спал ни в эту ночь, ни в следующую.

Я жил Кисой, ее дыханием, ее движением. Был ненасытен, как только может быть юнец, впервые познавший любовь… Неловкий, смешной.

Два дня я не показывался домой.

…

События идут своим чередом, Большевики взяли Севастополь, пришлось бежать, расстаться с Кисой. Знойная Греция не способствует усмирению темперамента, и я изменил ей… Мучимый совестью, но все-таки изменил.

Постепенно, шаг за шагом менялись мои воззрения, и я из мальчика превращаюсь в мужчину, но все же самым светлым воспоминанием была и останется Киса…

Милая, славная Киса.

Замечания к рассказу «Мое грехопадение» (1993 г.):

Моя «развращенность» – сильное преувеличение. В Тунисе у меня были близкие отношения с одной француженкой.

«Киса» была старшей сестрой моей мачехи и к ней на ночь меня послал папа. Дело в том, что в Севастополе английские корабли начали бить из тяжелых орудий по какой-то красной воинской части и сестра мачехи, под предлогом, что ей страшно, попросила отца послать меня к ней. Остальное верно.

Много раз собирался я писать о бунте на «Mirabeau» – маленьком эпизоде русской смуты, потонувшем в потоке более важных событий.

Скверный эпизод. Много русских трупов валялось тогда на улицах Севастополя, убитых чужой рукой. И не двигалось перо его описывать. Как во сне, вспоминаются мне иногда черные неподвижные фигуры, распростертые на асфальте, забрызганные алыми пятнами крови и мозгов. Много их валяется вокруг, на ставшей вдруг безлюдной улице…

А между тем. Еще утром пасхальный звон весело разносился над залитым солнцем городом и толпа, черная, оживленная сновала вокруг. Помню, ходил я тем утром на бульвар любоваться волшебной синевой рейда, смотреть на старые силуэты полуразрушенных батарей, всего полвека назад так славно оборонявших Севастополь от натиска союзного флота.

И снова теперь стоит союзный флот перед городом с гордо развевающимися флагами, овеянными победой. И гордо, как победители, разгуливают моряки по улицам. Как горько я завидовал им! Разве Россия недостойна победы? Или мало было жертв? Почему же нам не суждено испытать того дивно волнующего чувства, чувства победы?

Тяжелая болезнь поразила Россию, обессилив ее, повергнув в прах. Напрасно ходите вы, союзники с таким гордым видом, напрасно вы считаете себя высшей расой! Подлыми, невидимыми путями проникнет яд пораженчества и в вашу кровь и вырвет из рук плоды победы.