Светлана Куксина - Это было так

Поле вывернулось из-за кустов как-то сразу, открылось всё, стоило только из низинки подняться на небольшую горочку.

Отец, худой и жилистый, ловко управлял конём. Инвентарь всегда держался в идеальном порядке, поэтому и сейчас конские грабли сноровисто собирали сено по лугу, а отец то пускал коня быстрее, то придерживал, где валок был погуще. Работа спорилась, и Прасковья привычно порадовалась сноровке отца.

Любила она тяжёлую крестьянскую работу: и запах хлева, где сыто мычат коровы и призывно ржут лошади; и запах свежевспаханной земли, с нетерпением ждущей, когда пахарь бросит в неё первые зёрна; и особый аромат сенокоса, где смешиваются запахи свежей травы и уже готового сена. Любила рукодельничать по вечерам и слушать сказки, которые рассказывала мать.

Любила Прасковья и ярмарки, куда иной раз ездила с отцом. Готовились к ярмарке основательно: Пашка сбивала масло, готовила творог и сметану, собирала куриные яйца. За несколько дней до поездки переставала она готовить блюда из яиц: после отъедятся, чай, ярманка (как говорили в их краях) не каждый день бывает. Кроме съестного брали вдругорядь шерсть и овчины, а осенью и часть зерна продавали.

Глаза у Пашки на ярмарке разбегались: сколько всего! Но покупали строго по надобности – в чём нужда в хозяйстве была. Отец, правда, на платки красивые не скупился, на другие бабские мелочи, а Пашка не сильно отнекивалась – где ж устоишь!

Интересно на ярмарке: народу не протолкнуться и всяк своё тянет. Кто покупает, кто продаёт, а кто и так глазеет. Народ базарный суетлив и шумлив, толпа волной колышется, а гул голосов по всем окрестностям разбегается.

Удивлялась всегда Пашка одному чуду: вот и не работать ездили, а устали, будто спозаранку молотили не разгибаясь. И всё равно – хорошо!

Домой примчится – и в хлев бегом: уже соскучилась по скотине, по привычному хлевному тёплому духу, по мычанию, блеянию и кудахтанью. И опять – ох, хорошо! Радостно на свете жить в трудах и заботах!

И никакой другой жизни Проське не надобно. Не хотела она ни в город, ни в заморские края: ей и дома всё было мило и любо. Так бы и глядела всю жизнь на свою избу, своё поле и леса окрест.

Маруська, увидев огромное поле и оценив объём работ, привычно завздыхала и запричитала вполголоса:

– Тока вырасту – сразу в город сбегу. Век за деревенского не пойду. Пусть батька хоть убьёт, не пойду! Лучше камень на шею… Оводы жрут, окаянные, слепни кусают, а ты пластайся на жаре, на каторге этой…

– Платки цветастые да смалкоту всякую с ярмарки так батька вези, – так же привычно ответила Пашка, не особо прислушиваясь к давно знакомому нытью сестры, – а как помочь ему, так нету тебя…

– Слезай, приехали, – скомандовала она Маруське, уже стоя на земле, и ловко стреножила кобылу. Скупо улыбнувшись животине, легонько хлопнула её по крупу:

– Гуляй, милая!

Отец остановил коня, подошёл к дочерям:

– Ко времени вы подоспели. Я последние валки добирал, стоговать собрался. Раздумывал то ли одному начать, то ли в деревню сбегать. Уж больно одному несподручно.

– Дома-то всё ль в порядке? – повернулся он к старшей, но Маруська опередила сестру с ответом:

– Коровы подоены, всё справлено, с раннего утра в работе.

Отец ничего не сказал, усмехнулся в усы, и глаза его, узкие, неяркие, какого-то блёклого серо-голубого цвета, лукавинкой блеснули из-под тонких бровей: он хорошо знал свою среднюю дочь. Сдержан он был, немногословен, но наблюдателен и смекалист. Вот и Пашка в него удалась. И в работе, как он, удержу не знает. А Маруська…

Маруська быстро запарилась, но в голос не выла. Отец, это тебе не Проська, он скулежу не любит. Чертыхалась про себя, костерила деревню на все лады да пить почаще бегала. Да ещё на сестру неласково поглядывала. Могла бы и не тащить её с собой. Дома, что ли, делать нечего?!

А Проська словно железная. Вот что Маруську всегда удивляет. Пашет, как лошадь, весь день и ещё поёт. У неё, у Маруськи, горло пересохло, хотя она уже целый жбан квасу осушила да воды не меньше выхлебала, а эта сено мечет, как заводная, да песню тянет.

– Паш, давай наверх, – командует отец и подставляет вилы, надёжно воткнув их в сено, чтобы удобнее было лезть. – Завершай стог-то.

Стог уже высок: на него так просто не вскарабкаешься. Сноровка нужна. Но Прасковье не впервой – она мгновенно взлетает наверх и начинает плотно укладывать сено.

Отец перебрасывается иной раз с ней словечком – другим; с шутками-прибаутками даже такая тяжёлая работа кажется легче и идёт веселее.