Наталия Калныш - Уроки итальянского

Монтаз продемонстрировал пожилому аптекарю мою шею со словами:

– La ragazza e malata. (Девушка больна).

Аптекарь в ответ предложил какую-то баночку со сметаноподобным содержимым. Монтаз еще о чем-то поговорил с аптекарем и заплатил за лекарство.

– Возьми, Наташа. На ночь намажешь.

– Спасибо.

Хоть бы помогло! Я-то хорошо помню, что шеей это дело может и не ограничиться. Прошлый раз начиналось все с красного ошейника, а потом сыпь пошла по предплечьям, животу и внутренней поверхности бедер. Наверное, Монтаз обладал даром читать мысли, потому что ни с того ни с сего спросил:

– Больше такого нигде нет?

Я отрицательно замотала головой.

– Монтаз, ты не бойся, это не заразно. Нет!

Мне была неприятна сама мысль, что этот человек может меня сторониться из-за какого-то несчастного покраснения.

Монтаз мне нравился. Видимо, в детстве я насмотрелась слишком много индийских фильмов. Как результат – смуглые кареглазые брюнеты с внешностью Алладина и Али-Бабы вселяли в душу мою благоговейный трепет. Даже продавцы персиков и арбузов на родном Варшавском рынке оказывали на меня гипнотическое, парализующее волю влияние. Я знала за собой такую слабость, потому мимо прилавков с южными плодами старалась пройти как можно быстрее. Это спасало мой кошелек от разорительных оптовых закупок.

– Монтаз, а ты давно в Италии?

– Семь лет.

– Скучаешь по дому?

– Да.

Монтаз достал из нагрудного кармашка фотографию. На ней – женщина в черном одеянии с тремя детьми.

– Лейла и дочери.

– А когда ты к ним вернешься?

– Не знаю. Я им деньги отсылаю. Пакистан – бедная страна, – Монтаз погрустнел.

Семь лет! С ума сойти. Неужели все эти семь лет хрупкая пакистанская газель верно ждет своего Одиссея?

– Монтаз, ты тут с Людой, да? А у Лейлы там, в Пакистане, тоже кто-то есть?

– Нет. Нельзя. Она живет в доме моего отца.

Плохо дело. Бедная Лейла. Совсем не завидую ей. Что с того, что она вроде как замужем? Мужа-то нет рядом, и неизвестно когда он объявится. А может и не объявится вовсе.

– Ты любишь Лейлу?

– Люблю.

– А Люду?

– И Люду люблю.

Стало быть, в сердце мастера тату хранится достаточно большой запас любви и хватает места не только для законной супруги.

По моим понятиям, Монтаз не мог не нравиться прекрасному полу. Хоть был он и невысокого роста, зато великолепно сложен и гибкий, как пантера. Яркая цветастая рубашка, которая смотрелась бы смешно на бледнолицем мужчине европеоидной расы, лишь подчеркивала сияние бронзовой кожи пакистанца. Даже если мои соседки по комнате правы, и Монтаз имеет невинное сутенерское хобби, то разве нельзя ему слабость эту простить за одни только миндалевидные глаза?

Поворот, поворот, новая незнакомая улица. Мы идем на рынок. Впереди маячит цветастая рубашка, я пытаюсь от нее не отставать. О том, что базар уже близко, нас оповестил нарастающий гул.

Я никогда особо не любила больших скоплений народа – и, по возможности людские толпы обходила стороной. Говорят, восточный базар – совершено уникальное и незабываемое зрелище. Не знаю, там бывать мне не приходилось, но его неаполитанский брат меня ошеломил. Не грудами мерцающей серебром рыбы и диковинных чудищ морских, не горами благоуханных плодов и специй, а бьющей через край энергией и силой голосовых связок торговцев. Продавцы, подобно обезьянам ревунам в период гона, орали что есть мочи над своим товаром призывные рулады.

– Pesce fresca!!! – крикнул изо всей силы мне в ухо один из них. Я испуганно отскочила в сторону. Столь агрессивная реклама свежей рыбы едва не лишила меня слуха. До чего же шумный народ эти итальянцы!

Недалеко от прилавка с рыбой торговал разноцветными платками рослый синий негр. Вот он-то стоял молча, распахнув увешанные тряпьем руки как на распятье. На нем я заприметила легкую косынку в красно-белые полоски. Вещь была достаточно воздушной, чтобы не доставлять неудобства в жарком климате.

– Монтаз, тут платочек подходящий. Я бы, пожалуй, его купила. Только мне надо доллары на лиры обменять. Где можно это сделать?

– Много менять?

– Долларов сто.

– Мой друг обменяет. За мясной лавкой. Сейчас к нему пойдем. А это – тебе подарок, – Монтаз снимает с руки негра полосатую косынку.

– Спасибо, – я тут же повязала платок себе на шею.

Над кусками мяса с отчаянным надрывом зазывал покупателей кудрявый продавец в фартучке сомнительной чистоты:

– Сarne-e-e!!! Carne-e-e!!!

Чего ж так орать-то? И так ясно, что «carne»!