иеромонах Серафим (Катышев) - Петушки обетованные. В трех книгах

«Было нас три брата. Я – младший. Отец умер рано, поднимала всех мать. Когда мы выросли и встали на ноги, она как-то отошла от нас. Я-то теперь понимаю, в то безбожное время ей больно было смотреть на нас. Мать, можно сказать, стала монахиней в миру. С людьми мало общалась, много молилась, старалась всем незаметно делать добро. Вот началась война. Призвали меня в армию, ведь был я классным шофером, и вскоре уже оказался на передовой. Туда снаряды, харч, оттуда раненых. Работы хватало. Часто немец бомбил, обстреливал. Самолеты охотились даже за одиночной машиной. Однажды попали мы в передрягу и загремели под трибунал. Не буду всего рассказывать, скажу только, что малая вина тут моя была, но никак она не тянула на расстрел. А трибунал суров, всех определили под вышку. Сидим мы в камере смертников, ждем, бумаги где-то ходят, а душа томится, противится несправедливости. Какое же это сильное чувство – томление духа! Вспомнил свою жизнь, грехи. Каюсь. Молюсь: “Святитель Николай! Помоги мне быстро упокоиться! Мамка! Помолись за сына своего непутевого, Шурку!” Конвоиры, видимо, знали суть дела и ко мне относились по-особому. Ведет один меня в туалет и вдруг шепчет: “Вот тебе карандаш и бумага, напиши домой, я отправлю”. На колене я кое-как нацарапал письмо и отдал конвоиру. Прошло несколько дней. Приговоренных начали вызывать, и они уже не возвращались. Настал и мой черед. Попрощался я с ребятами и пошел. Внутри все натянуто, как струна. Ведут по коридору, налево, направо. Останавливают меня у двери. Старший зашел в кабинет и через минуту появился. Иди, говорит. Я переступил порог и глазам не верю: за столом генерал, а рядом мать. “Вот что, служивый. Скажи спасибо матери, благодаря ей мы во всем и разобрались. Даю тебе с дорогами десять суток отпуска. Потом сразу в часть”. Как во сне я вышел оттуда, как до дому добрались, не помню. Отошел только к концу моего пребывания дома. Напоследок мать посмотрела мне в глаза и напутствовала: “Молись усердно, Шурка, Господу нашему, не забывай Николая Угодника”.

Вернулся я в часть, получил новенький “Студебеккер”. Машина – зверь, могла и по целине переть. Вскорости дали мне задание пробиться к нашим в окружении, доставить боеприпасы. Куда точно, не было известно, указали на карте только район. Конечно, я боялся, но страх постепенно сменился какой-то уверенностью, что все будет хорошо. Помолился горячо Николаю Угоднику и рванул на бешеной скорости. В общем, при огневой поддержке проскочил я линию фронта, только пули щелкали по бортам и кабине. Оторвался от немцев и потом сутки кружил, не мог найти наших. Остановиться поспать нельзя, и ехать куда, не знаю. Думаю, прочешу-ка я еще вот этот квадрат и тогда уж остановлюсь. А сам от усталости валюсь на баранку, мотает меня по сторонам. Помню, надо было мне спуститься в балку, а потом подняться наверх. Вот тут я и уснул. Сплю и слышу голос матери: “Шурка, вставай! Шурка, вставай!” А я проснуться не могу. Вдруг кто-то меня как ударит по щеке, я аж вывалился из кабины. Ну конечно, сразу вскочил на ноги. И, самое интересное, машина с дороги под горку не ушла, остановилась. Я – в кабину, и как обрел второе дыхание, сил прибавилось. Минут через пятнадцать был у своих. Боеприпасы оказались кстати, и группа ночью пробилась к нашим.

Все время, пока я был на фронте, чувствовал – кто-то меня защищает. Последний случай просто сразил. В одном из рейсов, дело было зимой, я заблудился в степи. Метель, перед фарами снежная стена. Мороз поджимает хорошо. А куда деваться? Наступила ночь. Я остановился, выключил мотор, потом, чтобы не остыл, время от времени запускал. Утром стало яснее, но все равно до самого горизонта снег, никого и ничего не видно. Я поехал, как мне показалось, в нужном направлении. Опять никого. Ехал недолго, кончился бензин. Что делать? Идти? Куда? Да и по снегу далеко не уйдешь. Стал я молиться. Горячо прошу Николая Угодника о помощи, прямо кричу во вселенную и мамку призываю. Вдруг на горизонте я увидел точку – человек идет. Ой, как обрадовался. По привычке нажал на стартер, и машина завелась. Где-то далеко мысль – ведь бензина-то нет. А машина идет. Вот и человек. Он оказался седеньким старичком, глаза голубые и очень добрые. Я остановил машину метрах в трех от него, думаю, приглашу в тепло. Пока выходил, глядь, а старичка нигде нет. И следов нет. Смотрю, а как же он шел по снегу? И тут я увидел дорогу. Старичок стоял на ней. Ну, чудеса! Вдруг слышу, вроде где-то машина идет. И точно. Показался бензовоз. Шофер его заправил меня под завязку и указал направление. Пока ехал, все думал о старичке, и тут мне как молния мысль – да ведь это же Николай Угодник, никак по молитвам матери спас! Написал я домой – запомни, мамка, такие-то дни, потом, мол, все расскажу о чудесах, а она мне в ответ: а я и часы знаю».