Зина Капина - Дорогое поколение. Самая красивая – Матенька, Семен Матвеевич

Но это все будет потом. А пока вернувшись с полевых работ, надо было Матеньки успеть постирать единственные блузку и юбку, высушить ее и выгладить, чтобы успеть на вечерки. А какой форсуньей она была! Любила наряжаться, и в неглаженом из дома никогда не выходила, до глубокой старости. На пятачке за околицей собиралась молодежь со всего села. Матеньке очень хотелось подольше погулять с Ваней и прийти домой попозже. Но тятя ей не разрешал поздно задерживаться, и на сеновале спать одной тоже не разрешали.

И вот она еще с вечера уговаривала сестру Катеньку, чтобы та ночевала с ней вместе на сеновале.

– Катенька, пожалуйста, пойдем вместе спать на сеновал! А то меня одну тятя не отпустит.

– Что толку с тобой там ночевать, буду я там одна всю ночь! Ты же, как всегда, под утро вернешься?! -ворчала сестра, но соглашалась на уговоры.

Если вдвоем, то тятя Михаил мог им разрешить, а тогда Матеньки можно было после гуляний поздно вернуться. Они своего отца тятей звали. Быстрая, она должна была все успеть и дела домашние, и повечерять с семьей, и бегом на вечерки за околицу.

Повечерять – это значило поужинать всей семьей. Правила были строгими: все сидели за столом, на котором стояло большое глубокое блюдо с похлебкой, у всех были свои деревянные ложки. Родители и дети, каждый должен был по очереди, по кругу, зачерпывать похлебку своей ложкой. И если кто-то не в свою очередь зачерпывал ложкой, то отец, сидевший во главе стола, своей большой деревянной ложкой так стукнет по лбу нарушителю порядка, что у того «звезды из глаз» посыпятся. А это значит – очень больно! И потому желающих, побольше других урвать, долго не было, пока кто-нибудь опять не забудется.

Как я поняла, из рассказов моих дядей, тетей и мамы – эти «звезды» за столом видели многие, и как себя вести за столом знали хорошо.

А когда был мясоед, это после Рождества, в доме готовили мясную еду: щи, пироги. В русской печи запекали птицу, делали пельмени и первую чашку с пельменями отец Михаил велел отнести соседке, безродной бабушки, что жила через дорогу.

Эту традицию Матенька сохранила на всю свою жизнь и, как помню я из своего детства, когда в выходные она пекла пироги, то отрезала большой кусок, а то и два, с разной начинкой, и велела мне отнести соседке, слепой бабушке, которая жила в большой семье, с пятью внуками в соседнем доме.

И, когда я сопротивлялась этому, она рассказывала про свое детство и добавляла:

«Вот вырастешь и тоже, всегда, первый кусок на празднике подавай бедным старикам – соседям», – что я и делала потом всю жизнь, пока такие старики жили в нашем подъезде.

Матенька была у отца любимицей, да и как ее не любить такую красавицу, добрую, да миру открытую. Только недолго они радовались, потому что наступал в Поволжье страшный голод, после этого будет другой, но тогда они еще не знали об этом.

Дед Михаил, был сиротой, но были у него еще два брата: Митрофан и Василий и сестра Елена. Каждый жил в своем доме, даже у незамужней тети Лены, сестрицы, тоже был небольшой дом.

Слева, через несколько домов жил в большом и высоком доме, другой брат деда, Митрофан со своей женой Аграфеной, а попросту звали ее соседки Груней или Грушей. А для она была тетя Груша. Детей у них не было и, может поэтому, жили они зажиточно и дружно.

Дед Митрофан был высокий широкоплечий, статный, можно сказать: удался лицом и телом. С лика его можно было картины писать: русоволосый, с правильными чертами лица, голубыми глазами, прямым тонким носом, хорошо очерченным ртом и густой шевелюрой пшеничных волос. А еще носил он богатые густые усы, тоже пшеничные. Говорил он почти басом, голос у него был низкий с хрипотцой, а разговаривал он медленно и Окал, как и большинство сельчан.

Пьяным дедушку Митрофана я никогда не видела. Вот только один раз он был слегка навеселе, на свадьбе моей крестной, ему она доводилась внучатой племянницей. Тихий и довольный, он сидел среди гостей с густой шевелюрой уже седых волос, совсем старенький, с пышными усами и длинной по грудь бородой. И это был единственный гость в таком странном обличии.

Но самое интересное для меня было, как он, сидя возле горячего самовара, распивал чай во все свое удовольствие. Дед, после каждого глотка из блюдца, причмокивал и крякал с громким звуком ха – а—а, подливая чай из большой чашки, которая наполнялась из самовара. Наверное, так пили наши предки с громким довольным кряканьем и кряхтением, наслаждаясь чаем в конце рабочего дня или в субботу, после русской бани, которую топили раз в неделю.