Юрий Бевзюк - Дневник школьника 56—57 года

На копнении сухого клевера нашей паре, где закопёрщиком был я, удалось побить все колхозные рекорды. Опять надвигалось ненастье, снова требовался ударный труд, поле было не охватить глазом, клевер вырос густой и высокий, был скошен, высох и сгребён в валки, широкие, высокие и частые. Быстро набиралась копна, метров через 10 вторая и т. д. Вилы я держал в руках лет с 10-ти, много навоза повыбрасывал с подстилочной соломой вверх от сарая, каждый день надо было убирать за коровой или через день-два, – мать погоняла, эта работа была на мне, на отце – косьба. По весне растаскивали вверх по склону к Двухгорбовой навозную кучу, накопившуюся с зимы по немаленькому огороду с братишкой Сашей, первые годы ему было всего 8, а мне уже 10, ручонки у него тонкие, специально носилки отец сделал такие, что я держал короткие ручки, братец длинные, он вверху, я внизу по склону. Он упорнее меня был, несмотря на малость лет, часто меня даже погонял, давай, мол, скорее. Так что и сила в руках у меня при такой тренировке была. И у напарника моего Толи Васько. У них, как у многих на Чуркине, тоже корова была. Он старался взять навильник не меньше, мы быстро продвигались по необъятному полю и вдвоём уставили копнами чуть не его половину, другую убрали человек 10. Мужики с лошадьми едва успевали за нами таскать копны на стога, и вскоре большая часть конного парка работала за нами. Так мы поставили 208 копен, по 4 с половиной дневных нормы, учётчица сказала: «Никогда у нас мужики так не копнили!» …Что ж, они, верно, были поумнее, но мы могли ещё больше, если б Толя часто не закуривал, он был двумя годами старше, 17, то есть ему уже было, и дымил во всю. Я же бросил годам к 12-ти, прокурив 3 года, впрочем, курил мало и бросил сразу, как мне показалось, что кольнуло в сердце во время перебежки. В тот вечер [трудовая] слава летела впереди нашего газика Мы были уже отмечены в колхозной стенгазете у правления колхоза, которое было наискосок через широкую дорогу. На ужине дежурные девочки отвалили нам двойную порцию мяса, а учётчица, нестарая ещё симпатичная женщина, специально пришла, чтобы сказать, что никто ещё так не копнил у них

Понятно, при таких выкладках мне было не особенно до девочек, с Макаровой были сидения у костра в самом начале, а смутно ощущал, нужно что-то дальше, а что? И она, похоже, чувствовала то же: вскоре мы перестали ходить к костру вместе. Тогда вообще старшие девочки главенствовали, их с пяток было. А девятиклассницы будущие не выделялись, они все маленькие были, как на подбор, и худенькие, и Ольга выделялась меньше всех, она совсем ребёнком казалась, но с ними я стал по вечерам прогуливаться – они приглашали. Прогулки были вполне невинные, шли мы по узкому асфальту в сторону центра Чкаловки с километр

Света Билько обычно брала меня под руку, я ту, что рядом, иногда ещё какой-нибудь парень присоединялся. И вот однажды на обратном пути рядом со мной оказалась Ольга, к которой я был тогда еще вполне спокоен. Кто-то из девочек взял меня под руку, я её, – а она вдруг резко отдёрнула свою руку и покраснела. Это было вполне невинно, я удивился, другие не отдёргивали. И я тогда не столько понял, сколько ощутил, что она не такая, как другие. [Признаюсь, перевожу с тогдашнего языка своего на нынешний, тогда же написал высокопарно]: Известно, что подобное поведение женщин заставляет обращать на них внимание [откуда бы тогда известно?], так и случилось со мной, я заинтересовался Ольгой, просто обратил на неё внимание. Никакого чувства и даже тени его у меня к ней тогда не было. Просто увидел, что она скромна и миловидна Но немного позднее узнал, что она не только скромна, но и постоять за себя может. Нас продержали в колхозе 20 дней, а потом оставили ещё на недельку, видно, понравилась наша работа. Мы, ребята, были только рады, я особенно, мне было гораздо лучше, чем дома, а вот девчонки успели соскучиться по мамам и некоторые были очень огорчены и чуть не плакали. У Ольги на глазах выступили слёзы, она покраснела – я теперь наблюдал за ней, так как вдобавок к тому, что повела себя недотрогой, заметил, что её охаживают, по меньшей мере, двое, и только её, – больше никакую! Чувствовалось, что она вот-вот расплачется, вот какое она была ещё дитя, хотя старше меня месяца на два. Ну, ребята, увидев, что девчонки распустили нюни, стали над ними подтрунивать, особенно старался я. Это вдруг разозлило Ольгу и она дрожащим голосом крикнула: «Замолчи!! Ты… хвастун!» Запомнила укор мне Светы Билько и отплатила за насмешки над их огорчением. Я смутился, не ожидал от девчонки такой смелости (именно девчонка была, грудок совсем не видно, а уже через год еще какие!) и замолк. С тех пор я вообще ни над кем не насмехаюсь [зато и не терплю малейшей насмешки над собой по сей день, что даже граничит с потерей чувства юмора: я понимаю юмор, но умный, т.е. тонкий. Что ж, ещё Маяковский сказал: «Для веселия планета наша мало оборудована»]. Признаться, этот выкрик её меня уязвил, я считал, что не противен ей. [Может и был, тогда я ещё не знал, что мудрые греки говорили в таких случаях: «Мне твой смех неприятен»]. Так она преподала мне урок, извлёк, вернее [раз не известно заранее, приятно твоё подтрунивание другому или нет – лучше вовсе воздержаться]