Юрий Бычков - Бог – что захочет, человек – что сможет

В 1980 году отмечалось стодвадцатилетие Антона Павловича Чехова. Будучи заместителем директора мелиховского музея-заповедника, среди прочего я должен был заказать, проследить за ходом исполнения заказа и провести торжественное открытие мемориальной доски на фасаде помнящего Чехова здания станции Лопасня. Почётный заказ с охотой взялся исполнять Кольченко.

Горельеф с достоверным, портретным изображением великого писателя (в основу изображения была взята фотокарточка тридцатидвухлетнего Чехова) Евгений Андреевич исполнил в технике выколотки по меди. 29 января 1980 года, в полдень, при большом стечении народа, при звуках государственного гимна, исполняемого духовым оркестром, под аплодисменты собравшихся на торжественный акт открытия бронзового горельефа ниспала белая пелена, и на нас с фасада станционного здания глянул проницательно, оценивающе, как бы явившийся в сей миг из далёкого 1892 года молодой доктор Чехов. Так он представился мелиховским крестьянам в первый день по приезде: «Я доктор, буду вас лечить». Умное, интеллигентное лицо, взгляд в себя и в даль времени, непостижимо огромного. Такой взгляд был характерен для Антона Павловича мелиховского периода. Скалькированным чеховским почерком вычеканено по меди: «Станция Лопасня, Моск. – Курс. Это мой новый адрес».

Более ста лет нет на этом свете Чехова. Нет среди живых Евгения Андреевича Кольченко. Но время Чехова запечатлено в художественном образе, и это прекрасно. Чехов с нами. Мемориальная доска напоминает, что десятки раз он выходил из вагона на станции Лопасня. В ожидании отправления поезда (он всегда приезжал на станцию из Мелихова загодя, заранее, заблаговременно) пил чай в станционном буфете, беседуя о разном с начальником станции Ивановым.

Оставлю на время в покое историю, далёкую и близкую, и вернусь к возлюбленным криушкинским грядкам.

Ух! дошел в добывании ингредиентов для окрошки до редиски. Это третья грядка на нашем малюсеньком огороде. И вспомнилась некая редисочная история. Смех и грех, честное слово.

Купили у Ширшиковых дом не без мытарств и озорных поворотов, о чём поведаю, к случаю, позже. Въехали. Принялись избу преобразовывать на свой лад. На дворе весна. Запоздалая, правда, дождь со снегом. А земля семени ждёт. Во мне крестьянское, земледельческое ретивое взыграло.

– Хотя бы редиску посеять, самую раннюю культуру – бросаю вызов хозяйке, жене Евгении Серафимовне.

– Сей, кто тебе мешает?

Нашёл на дворе лопату и пошёл в сад-огород перекапывать землю под редис. Когда посеял редиску и готов был приняться делать грядку под морковку, вдалеке, возле магазина, который помещался в те годы в деревенской часовне, послышался голос бригадира Бородулина.

– Чего вы встали, медлите? Время к полудню – рассаду погубите. Заезжайте на усадьбу. Дом он купил, а земля усадебная – колхозная.

Ко мне, новосёлу, с тележным скрипом и бабьим гомоном приблизилась экспедиция, как тотчас выяснилось с целью организации под окнами только что приобретённого мною дома Ширшиковых теплицы для доращивания рассады. Представители огородной бригады дышащего на ладан колхоза «Рассвет» сидели на телеге, спустив ноги на стороны. У одной из женщин в руках вожжи, но не она правила – коня под уздцы вёл Бородулин… На телеге располагался инвентарь – лопаты, вёдра, лейки и стояли ящики с рассадой капусты и помидоров, а ещё с десяток свежих досок для устройства парника. Что мне оставалось делать? Штык в землю – и наблюдать, как командует бабами бригадир Бородулин.

– Будем здесь устраивать… На исконной колхозной земле, – он обращался явно ко мне. – Вам она не принадлежит. Дом Ширшиковых отныне ваш – вот и хозяйничайте в дому. Вижу, Аграфены кухонную перегородку уже сняли, по-городскому устраиваетесь… Земля у покойницы хорошая – чернозём. Парники для доращивания рассады будем здесь сооружать.

Коня, только разнуздав, он привязал к столбу электропередачи, полагаясь на его прочность. Скоренько бабы-колхозницы, разметав мою грядку, углубились в чернозём и стали из привезённых досок творить парник. Чтобы земля не осыпалась, крепили с четырёх сторон вырытую траншею привезёнными досками. Набили парник навозом в смеси с землей, положили в заготовленные ямки помидорную рассаду и помчались с ведрами в кундыловский овраг, именуемый Гремучим, к роднику, из которого половина деревни брала воду. Принеся воду, прикопали и полили рассаду. Больше к колхозному парнику никто ни разу не наведался. В результате возникло растительное месиво из переросших помидоров, чертополоха, тысячелистника, лебеды и других не столь знаменитых сорняков. К осени через сельсовет мы выяснили, что купленному дому по закону принадлежит и усадебный участок. Стали хозяйничать на нём. Тогда же, осенью семидесятого года, я посадил среди вишенья антоновку-трёхлетку; сегодня это могучее, обильно плодоносящее, матёрое яблоневое дерево.