Юрий Бычков - Бог – что захочет, человек – что сможет

Однажды, явившись на уик-энд из Москвы в Криушкино, мы с изумлением не признали за свою вещь тот самый, белый-белый, как пословичная белая ворона, предмет мебели. Платяной шкаф превратился в расписанную сверху донизу, по фасаду и с боков, драгоценную шкатулку очень большого размера. А каковы сюжеты росписей! В парадной колеснице восседают ОН и ОНА в богатых купеческих нарядах и с блаженством на молодых лицах. Так выглядела разделанная под городецкую роспись дверца шкафа. Праздничную композицию венчала стилизованная под девятнадцатый век надпись: «Слава Бычковым!» На боковых стенках, распластав радужные крылья, парили жар-птицы. Что за чудеса? Каким образом произошло преображение «белой вороны»? На столе, под божницей, лежало письмо, в котором Валентин Никольский сообщал: «Это я в отсутствие хозяев испортил аккуратненький беленький шкаф».

В пору расцвета наших с ним дружеских отношений написано стихотворение «Се человек», которое не считаю зазорным привести здесь в доказательство того, что меня Никольский и его домашние пленили, утопили в своём чистосердечии; как к степени их доброты приблизиться, не знал и вот разразился стихами:

Знакомство моё с Валентином Михайловичем Никольским, художником-графиком, удивительной доброты, душевной щедрости человеком произошло в начале шестидесятых. В сознании моём этого человека – по всем данным, сверхпочтенную личность – держу с игривым благоутробием за Вальку Никольского, как его величал Володя Великанов, который нас познакомил. Но всё по порядку…

Третья книга трёхчастной саги «Предназначение», как бы автор ни вольничал, перескакивая порою с одной эпохи в другую, подобно юным храбрецам в половодье, во время ледохода, прыгающим со льдины на льдину, общий поток времени в повествовании имеет место быть. Вполне осязаема в первой части («Сказать да не солгать») эпоха тридцатых – сороковых годов, и отчётливо, рельефно проступают контуры эпохи пятидесятых в книге «На дороге стоит – дороги спрашивает». Автор намерен, как в его жизни и в жизни страны происходило, в третьей книге «Бог – что захочет, человек – что сможет» по возможности последовательно, как течёт река времени, рассуждать, вспоминать, рисовать картины характерного проявления черт эпохи политических старцев, а затем и эпохи исторического перелома восьмидесятых – девяностых годов. Намерен использовать все, доступные мне, формы литературы, способы писательства. Профессионалом стал я, по моей прикидке, в начале шестидесятых, когда пришёл в газету «Советский спорт» на штатную работу в качестве литсотрудника, где моим наставником на первых порах оказался Володя Великанов.

Володя Великанов… Фамилия не редко посмеивается над носителем вензеля (В. В. в данном случае) в родовом гербе. Ростом он в великаны не вышел, но и – «коротышка, метр, с кепкой» – это не про него. Тихо, приглушённо, как бы под сурдинку, скажу: «Мужчина ниже среднего роста». У него, в самом деле, всё ниже среднего роста. Всё написанное им не оставило следа, потому что сиюминутное, неприметное, так, кое-что, о промелькнувшем и не запомнившемся. Одёжа на нём как бы подрубленная, снизу и сверху. И это, на удивленье, шло к нему. Он носил тупоносые ботинки, и оттого казалось, будто они с обрубленными носами – нарочно, для смеху, с обрубленными носами. Соответственно, и брюки коротенькие и зауженные. Кургузый пиджачок. Так и хотелось бесстыдно сострить: «недомерок Великанов». Но острота – не, ах, какая – всякий раз застревала в горле.

– Старик, – чуть-чуть картавя, обратился он ко мне, не поднимаясь из-за стола, не прекращая своего вечного занятия – прочистки растянутой в металлический стерженёк канцелярской скрепки, служившей чем-то вроде банника, коим пушкари после боя чистили укороченные медные стволы мортир; Великанов извлекал с помощью этого стерженька из коротышки-мундштука нагар, густую тёмно-коричневую массу, ядовитую смолу – табачный сок. Прочистив канал, по которому в его лёгкие посредством затяжки втягивался вонючий густой дым, он втискивал в мундштучок коротышку-сигаретку сорта «Новые» и укороченными фразами озадачивал меня: