Юрий Стальгоров - Заложники войны 1941—1945 гг.

3 июля в город вошли немцы. Огонь советских орудий прекратился. Немцы вошли веселыми, здоровыми, с закатанными рукавами и вооруженные автоматами. Танков у них я не видел, но, как правило, все немцы на чем-то ехали: на автомобилях, на мотоциклах, даже на велосипедах. Ходили пешком только патрули по городу. Они ходили по улицам со словами «матка, яйки!», «матка, курки!» и аналогичными фразами. Надо сказать, что хлебом-солью их, конечно, никто не встречал, но и особо не боялись. Мы, мальчишки, разговаривали с немцами, среди которых встречались не только этнические немцы (например, баварцы и т.п.). Среди них было много хорватов, словенцев и чехов, которые худо-бедно, но могли говорить на понятном нам языке и понимали нас.

Помню такой эпизод. Стоят на улице два молодых немца с наградами на груди и примерно пятеро мальчишек. Мы спрашиваем одного из немцев, за что он получил награды, среди которых были три креста и другие значки. А он нам отвечает, что награды получил за французскую кампанию, за взятие разных городов во Франции. Затем он говорит, что у них на вооружении автоматы, а у русских винтовки, и поэтому они, конечно же, русских победят. И вот они сейчас здесь, а через десять дней они уже займут Москву, и русские техника и обмундирование ни на что не годны. Тут он взял валявшуюся на земле красноармейскую каску (она сильно отличались от немецких) и показал на ней дырку со словами:

– Как вы думаете, остался ли жив русский солдат, на котором была эта каска, после попадания в неё осколка?

Мы ему ответили, что, скорее всего, нет. Тогда немец показал на усеянную вмятинами каску своего товарища по имени Ганс, который в это время ел вишню, и сказал:

– А вот на каске Ганса взорвалась русская мина – и он живой. Правда, Ганс?

В ответ на его вопрос Ганс, ни слова не понимавший по-русски, закивал головой со словами «Ja, ja!». И мы, уже имевшие представление про мины и снаряды, разинули рты.

Мы ещё первого июля, когда начался артиллерийский обстрел города, перешли жить в бомбоубежище вместимостью примерно 50 человек, которое было выкопано недалеко от нашего дома трестом столовых для своих сотрудников примерно ещё в 1940 году (как будто ожидали войны). Я думаю, что оно было выкопано по линии гражданской обороны. Бабушка со своей сестрой и Стратановичем дом не покидали. Мой отчим рядом нашёл что-то похожее на маленький блиндаж вместимостью 5—6 человек. Он был глубиной около четырех метров, перекрытие – три наката бревен, с замаскированным лежащими бревнами входом. Я, Вова и Верниковский перешли в маленький блиндаж, а мама с Игорем осталась в бомбоубежище. В блиндаже было достаточно прохладно, и я взял туда из дома свое зимнее пальто.

Немцы начали собирать местных жителей, выгоняя их в сборные пункты из домов и различных убежищ, чтобы собрать из них колонну для эвакуации из города. Они мотивировали это тем, что русские войска будут наступать, в городе будут бои. И чтобы мирное население при этом не страдало, его надо вывести из города. Я помню, сидим мы втроем в блиндаже, увидели ствол немецкого автомата и услышали по-немецки «Heraus!» и поняли, что надо вылезать. Стоит мама и чуть не плачет, потому что, когда их выгнали из бомбоубежища в количестве примерно 50 человек, мама кинулась к нашему блиндажу, а немец подумал, что она хочет сбежать, и, наставив на неё автомат, закричал «Halt! Zurück!» и уже собирался стрелять. Маме кое-как удалось объяснить этому немцу, что рядом есть укрытие. Когда мы вылезли, нас всех собрали и отвели в подвал детского садика, расположенного неподалеку. Это был как бы сборный пункт. Подвал был затоплен канализационными стоками, но это немцев не волновало. Выход из подвала был один, и охранял нас один немецкий часовой. Мы нашли там место повыше, но проход в подвал был залит фекальными стоками, и вонь была невыносимая. Надо сказать, что все это время бабушка умудрялась прятаться от немцев, поэтому её с нами не было. Из укрытий нас выгнали утром, и, просидев в подвале до примерно 4 часов дня, люди заволновались и стали просить охрану, чтобы их отпустили за какой-нибудь пищей. Немцы согласились отпустить за едой по одному человеку от каждой семьи при условии, что, если они не вернутся через час, их семьи будут расстреляны. Посовещавшись между собой, мама, тетя Женя и Верниковский решили, что за продуктами сходит тетя Женя. Помню, что она вернулась в подвал минут через 40 и принесла продукты не из дома – печенье, шоколадную плитку и т. п. По-видимому, они были из разграбленного магазина, поскольку ещё с начала обстрела городское население и окрестные крестьяне бросились грабить город. В Рогачеве основными предприятиями тогда были консервный завод, знаменитый своим сгущенным молоком, и картонная фабрика. Что уносили с фабрики, я не знаю, а с консервного завода тащили сгущенку. Грабили банк. Моя мама первого июля ходила в райком партии и после того сказала, что там никого нет и что город грабят мародеры, несмотря на то, что немцев тогда ещё не было. Кстати, пришедшие в город немцы грабежам не препятствовали, а лишь смеялись над этим и фотографировали таких людей, выносящих, например, стулья из здания школы. Эти фотографии они потом отсылали домой с комментариями наподобие таких: «Посмотрите на этих русских! Они чуть что грабят и мародерствуют».