Игорь Ткачук - Вспомните, ребята!

Я был готов к испытанию. Спарринг проводил сам Минасян. Это испытание воспринималось как град многочисленных и в меру болезненных ударов со стороны тренера. Голова гудела, губы опухли, переносица посинела. Я находился в боевом трансе и плохо контролировал движения. Однако по окончании «поединка» наблюдатели с уважением отметили, что мне удалось непредсказуемым тычком поставить ссадину на скуле самому «Миносу», который снисходительно похвалил меня за упорство и принял с испытательным сроком.

С этого времени я с нетерпением ждал тренировок и выкладывался на них с максимальной отдачей.

По окончании 3-й четверти стало ясно, что на горизонте замаячил второй год. Об этом печальном обстоятельстве мама написала дедушке, который предложил в корне изменить мой образ жизни, а заодно и круг общения. Для этого следовало перевестись в Белогородскую среднюю школу. Перевод состоялся весной 1956 года.

Село Белогородка, в котором дедушка учительствовал с 30-х годов прошлого века, до Войны называлось местечком. В то время значительную часть его населения составляли поляки и евреи. В начале Войны дедушка с бабушкой и двумя младшими детьми (Натальей и Василием) успели эвакуироваться в Узбекистан. Оттуда семья вернулась в разграбленный дом в 1945 году.

После Войны никто из оставшихся в живых евреев в Белогородку не возвратился. Поляки перемешались с украинцами. Однако типичный еврейский говор остался в селе навсегда.

В селе было три кладбища – украинское, польское и еврейское, православный храм и костел, ко времени моего приезда разрушенный. Школа десятилетка появилась в 1953 году.

Идею оставления на второй год в 8-м классе дедушка категорически отверг и обещал помощь учителей по наверстыванию упущенного. На деле обошлось без репетиторства. С первых дней учебы в новой школе в дневник посыпались пятерки по математике, физике, не говоря о гуманитарных предметах, которые давались без усилий. Подозреваю, что эти успехи основывались на авторитете дедушки и неведении учителей о моих «достижениях» в предшествовавших четвертях. Правда, ободренный доброжелательным отношением педагогов, я старательно штудировал учебники, иногда заучивая материал наизусть. Надо сказать, при отъезде из Георгиевска школьных документов мне на руки не дали. Папка пришла заказной почтой, повергнув в шок директора, добрейшего Давида Моисеевича Вайнера.

Давид Моисеевич прошел Войну, получил серьезное ранение. В одежде отдавал предпочтение военной форме и до конца директорской карьеры не расставался с кителем, галифе и шинелью. Мягкий по характеру, он демонстрировал напускную строгость забавной привычкой писать приказы о мелких нарушениях дисциплины отдельными учениками, а затем лично зачитывать предписания, обходя классы по очереди во время уроков. Такие перерывы в занятиях для сообщений о том, что «учень» 6-го класса имярек «вышел на перемене во двор через окно вместо двери» ученики встречали с большим удовольствием, бесспорно снижавшим воспитательный эффект мероприятия.

Однажды однообразие педагогических приемов директора прервалось яркой воспитательной находкой, направленной на борьбу с курением среди учащихся. Теплым весенним денем, когда нормальный народ проводил большую перемену на спортивной площадке, наш переросток Иван Деркач насыщался никотином за дощатой стенкой, прикрывавшей вход в школьный туалет. Судя по клубам дыма, поднимавшимся из-за ограды, курил Иван интенсивно. Очевидно, эта демаскирующая местонахождение курильщика деталь натолкнула проходившего мимо Д. М. Вайнера на неожиданное решение. Снаружи дощатого экрана стояла табуретка с рукомойником, под которым располагался таз, полный мыльной воды. Подойдя к гигиеническому устройству, директор вдруг крикнул: «Пожар!». И тут же махнул воду из таза через забор в направлении дыма.

Выбежавший наружу Деркач, некоторое время стоял безмолвно. Затем, отбросив субординацию, закричал, указывая на директора: «Хто не бачив дурня!? Дывыться, ось вин!». Инцидент, пришедшийся по душе очевидцам, продолжения не имел.

Но возвратимся к моему личному делу.

Ознакомившись с подборкой документов, Д. М. не скрывал досады из-за появления в школе приезжего разгильдяя. Об этом он сказал мне без околичностей. Затем директор устроил разнос нескольким учителям, которых упрекал в завышении моих оценок. Учтя замечания директора, длинноногий физик, по прозвищу «Боцюн» (укр. аист), тайком, без вызова к доске, добавил в журнал «тройку» и вывел мне такую же оценку за четверть. Однако математик Леонид Иосифович Ольшанский, держался твердо, заявив, что оценивает знания по собственному убеждению и прежние оценки ему не указ. Не исключено, что тут имела место своеобразная линия защиты от упреков директора. С другой стороны, Леонид Иосифович, фронтовик-орденоносец, возможно, защищал меня, как сына погибшего на Войне одноклассника. О том, что Л. И. Ольшанский и отец учились вместе, я узнал со слов бабушки только в девятом классе. Ни дедушка, ни сам Леонид Иосифович на эту тему со мной не говорили.