Алина Вишнякова - В другом районе мира

а у тебя такие теплые манжеты
и не хватает денег на перчатки.
и каждый месяц – новые сюжеты
в твоей несуществующей тетрадке.
а я все здесь – в другом районе мира.
я буду вечно здесь – в другом районе мира.

говорят, нам осталось всего ничего до последнего дня.
так значительно проще, удобнее; все, наконец, измеримо.
ну и что, что меня отберут у тебя, а тебя – у меня?
все равно по утрам мы с тобой регулярно расходимся мимо.
все равно мой единственный дом будет пущен на самое дно
потеплением климата, таяньем льдов, переменой гольфстрима.
по сравнению с этим – пускай происходит все то, что должно:
в революциях сна, отношений, в других элементах режима.

однажды случайно проснулась не там:
предметы другие и пахнут иначе.
порядок, расставивший все по местам,
меня от привычного хаоса прячет.
но снова любое распутье – подлог,
одна колея все маршруты прогрызла.
и мы по краям – по велению ног,
которым нет дела до здравого смысла.

Смотри, у нас по-прежнему дождливо,
как в январе. У нас, считай, январь.
Они – их много – пьют живое пиво
и проклинают местный календарь.
Меня – немало – впрочем, не хватает
на полстатьи среди твоих страниц.
Я – уменьшаюсь. Мир – располагает
унылым сходством незнакомых лиц.

и нас больше нет: никакого надлома,
ни счастья, ни скорби на розовых лицах.
как прежде – знакомы, открыто – знакомы
на всех социальных доступных страницах.
за долю секунды, в течении чата
мне стало известно, до жути известно,
что нас не случалось; точнее, когда-то
все было кошмарно, а больше – прелестно,
и, в общем, неважно.

Вокруг очень много пустого пространства:
высокие стены, скрипучие двери.
Прекрасно, поймали – я просто не верю
в возможность осмысленного постоянства,
с набором его непреложных законов:
когда моешь окна со сменой сезонов,
в подвале хранишь ящик елочных шишек,
по имени знаешь соседских мальчишек —
и прочее. Хватит. Я высплюсь неплохо,
затем – прорасту (без боязни подвоха)
во всем, что вокруг.

Что же, повод отметить – я, впрочем, давно разучилась
Придавать слишком много значения датам и людям,
Переигрывать то, что случилось и что не случилось,
Верно – кем бы мы ни были, больше мы этим не будем.
Я не буду ребенком, я выскребла всю свою детскость
Из оставшихся кадров в мозгу, из заметок в тетради.
Я храню ее там, где нелепа рутинная вескость,
Для родителей; снов, впечатлений и радостей ради.
В остальном – захожу, как корабль, в просторную гавань,
Регулярно заимствуя ключ от безмолвного дома.
У меня пауки и цветы; жалюзи вместо ставень,
И немало историй о том, что мне было знакомо.

Бродит-бродит негромкое эхо по моим – не моим – закоулкам,
по паркетным скрипучим дощечкам, ударяясь о двери и окна.
Я сижу с видом снизу на небо. В голове и помпезно, и гулко
бродит то же негромкое эхо, что и в каждой из замкнутых комнат.
У меня очень длинные утра, забываю уснуть в промежутке:
пролетая с востока на запад, я встречаю четыре рассвета
одной порцией черного кофе за одни неистекшие сутки.
Слишком быстро уходят минуты, несмотря, впрочем, даже на это.

хорошо иметь возможность
быть к чему-то не причастным,
для чего-то не пригодным —
и чего-то не уметь;
соблюдая осторожность,
жить по правилам негласным,
называть себя свободным —
и в покое умереть.

Если я не спрошу, то никто не ответит и даже
наше сердце – тук-тук – никого не найдет на пороге.
Наш мирок – это что-то, прообраз пустого мирка.
В нем у нас выдается бесчисленный вечер сурка:
все одно, все знакомо – и мысли, и сны, и тревоги.
Спи спокойно, мы будем как прежде на страже.

Есть час на бессонницу: надо с расчетом
использовать время; с расчетом, с расчетом —
на все, что досталось и кровью и потом,
уже невозможное в завтрашнем дне.
А я разучилась сражаться напрасно,
стремиться и верить напрасно, напрасно
в иначе решенное кем-то негласно,
по-прежнему искренне нужное мне.