Леонид Жолудев - Стальная эскадрилья

Аргунов подсказывает: аэродром близко, пора снижаться. Теряю высоту до ста метров, даю зеленую и красную ракеты - сигнал "Я - свой!". Строю заход двумя разворотами, чтобы надежнее выйти на посадочную прямую. Нет, ничего не видно! В лобовое стекло кабины с грохотом бьют ливневые струи и словно смывают с него изображение ориентиров. А радиотехнических средств обеспечения посадки у нас тогда еще не было.

Прошел над аэродромом на высоте около ста метров, но так его и не увидел. Остался еще один вариант: километрах в пяти от аэродрома был оборудован старт ложного ночного аэродрома. Надежно укрытый в овраге посадочный прожектор в ненастную погоду служил и светомаяком, направлял луч при подходе своих самолетов строго в зенит. Курс выхода на посадочную полосу и время полета до нее от этого прожектора мы знали точно.

Пришлось-таки покрутиться в облаках, пока удалось выйти на светлое пятно. Это мог быть только прожектор. Его свет, рассеянный в водяной пыли, на секунду мягко высветил кабину. Чтобы не потерять ориентир, закладываю крутой крен, выхожу на расчетный курс и со снижением иду к аэродрому. Высота 100 метров, а земли не видно. Теряем еще 20 метров - результат тот же. Открываю боковую форточку фонаря и, щуря глаза от режущего встречного потока воздуха, смотрю вперед и вниз. Нет, ничего, кроме бездонной черноты. Значит, все возможности исчерпаны, снижаться дальше опасно, да, видимо, и бесполезно - эта беспросветная муть может смыкаться с землей.

Даю газ для ухода на запасной аэродром и тут же замечаю впереди редкую цепочку тусклых огоньков фонарей "летучая мышь". Резко убираю обороты двигателей, выпускаю закрылки и у земли полностью выбираю штурвал. Самолет плавно касается земли и, замедляя скорость, катится по полосе. Из-под колес фонтанами брызжет вода, гулко ударяет о нижнюю часть фюзеляжа. Впечатление такое, словно мчишься на глиссере по крутым волнам. А с неба все еще рушится водопад, не видно ни зги даже здесь, на земле. Вот когда "дошло", что не следовало все же вылетать в такое ненастье, что не случайно, хотя и с запозданием, в небо взлетела красная ракета. С трудом, больше по интуиции, чем визуально, отыскали свою стоянку, зарулили самолет.

В начале августа нам пришлось покинуть аэродром Гумрак и перелететь на площадку северо-западное Сталинграда. На прежнем месте оставаться стало невозможно: гитлеровцы начали бомбить аэродром не только ночью, но и днем.

Однако и на новом месте особенно развернуться но удалось. Мы наносили удары по скоплению вражеских войск в районе Калача, сильно прикрытых зенитной артиллерией и истребительной авиацией. За неделю около десятка Пе-2 стояли в очереди на ремонт. Исправных машин в полку осталось мало. Прошел слух, что нас в ближайшее время направят в тыл на пополнение. И действительно, пришел приказ о передаче самолетов другому полку и выезде личного состава части на один из подмосковных аэродромов.

Как-то не по душе было отдавать свой боевой самолет в другие руки. Это вовсе не преувеличение, что экипаж привыкает к своей машине. Он приспосабливается к ее "характеру", даже к недостаткам, которые со временем становятся незаметными. И когда приходится расставаться с самолетом, с которым связывали тебя дороги военной службы, то прощаешься с ним как с хорошим боевым другом.

Впрочем, расставание наше несколько откладывалось: самолет ремонтировался. В последнем вылете осколком вражеского снаряда перебило подкос левой стойки шасси, и на пробеге после посадки самолет потерпел незначительное повреждение. Да и все другие "пешки" уже не раз ремонтировались. Лишь машина командира полка" с зигзагообразной красной стрелой вдоль фюзеляжа и золотистой окантовкой отличительных знаков, прошла невредимо сквозь огонь зенитной артиллерии и атаки истребителей врага. Вот уж воистину, смелого да умелого пули облетают!

Прошел день, другой. Поставили мою машину "на ноги", готовлюсь передавать ее новому владельцу. На душе неспокойно: как-то сложится дальнейшая судьба полка, где, на чем будем бить врага, а главное, когда? Здесь, кажется, уже отлетались, и как раз в то время, когда, судя по всему, назревают решающие события.

Обо всем этом беседовали мы с Виктором Ушаковым в одну из душных, неспокойных сталинградских ночей.

...Снова гудят моторы. Но в руках у меня не штурвал, а подборка центральных и фронтовых газет за последние дни - раньше прочитать было некогда. Сейчас мы - летчики 150-го бомбардировочного авиаполка - просто пассажиры, летим на "воздушном лайнере" Ли-2 в Москву. Вот Иван Семенович Полбин в чем-то горячо убеждает Виктора Ушакова. Рядом со мной, тоже углубившийся в чтение газеты, Степан Браушкин; чуть поодаль в глубокой задумчивости сидит Панков... Каждый занят вроде своим делом, своими мыслями, но знаю, что всех тревожит неизвестность, дальнейшая судьба полка, в котором нас объединили не только знамя, номер части, боевые традиции, но и память павших героев-однополчан. И хотя знаешь, что война без жертв не бывает, все равно трудно смириться с этим, когда думаешь о конкретных людях, о твоих фронтовых друзьях, с которыми все делил без остатка, с которыми вместе шел в бой против лютого врага. Память о них бессмертна, а потому должен жить и их родной полк. Жить и сражаться.