Юрий Жуков - Люди сороковых годов

Прошла под крылом плавная извилистая Десна, словно уснувшая среди болот. Сколько крови было пролито на ее берегах... И наконец, мы видим Днепр под крутым и зеленым откосом, Днепр, о котором мы так долго вспоминали с тоской, о котором пели песни и которому клялись вернуться. И вернулись наконец! Мы - над знаменитым Остерским междуречьем, где кипели такие жаркие бои. Сейчас и здесь безмятежная тишь и гладь. Пароход тащит баржи. По разбитым дорогам пылят грузовики. И вот уже впереди на холмах виден Киев с высокой колокольней древней Софии. Взорванный мост, по которому столько раз доводилось пересекать Днепр до войны. Чуть подальше новые, совсем недавно поставленные саперами, видать, прочные, хотя и временные мосты.

Выключен газ, ЛИ-2 идет на посадку. Видны скелеты сожженных ангаров, самолеты, разбросанные по зеленому полю, среди них трофейные "юнкерсы-52" с ярко-красными звездами, накрашенными на крыльях. Наскоро восстановленное здание аэровокзала. Это пригородный аэродром Соломенка... Мы много читали и слышали о том, как жестоко пострадал Киев. И все же надо быть в эти дни здесь, надо самому долго ходить по пустынным каменным каньонам, в которые превратились улицы города, надо самому видеть это, чтобы в полной мере представить себе, какой мы получили столицу Украины, выбив отсюда гитлеровцев, и какую титаническую работу предстоит проделать, чтобы вернуть ей вид обжитого города. Сердцем, душой веришь, что придет такое время, когда на этих обожженных холмах снова встанет большой и красивый город и, быть может, не так легко будет находить следы разрушений. Но пока что в центре Киева трудно найти хотя бы один целый дом. Вот только здание большого универсального магазина каким-то чудом более или менее сохранилось на Крещатике.

Вначале, когда въезжаешь в город с аэродрома, этого не видишь. Тянутся зеленые улицы, украшенные отцветающими бело-розовыми свечками каштанов. Начинают цвести акации и маслины, и волны их аромата плывут над городом, создавая у людей праздничное настроение. Стоят на своем месте древние Золотые ворота. Скачущий на коне Богдан Хмельницкий машет своей булавой среди разбитых фонарей. По тротуарам течет веселая оживленная толпа. На перекрестках регулируют движение милиционеры, одетые пока что в трофейные коричневые френчи. Но вот ты спускаешься к Крещатику, и у тебя сжимается сердце: перед тобой страшная панорама, остро напоминающая фантастические пейзажи французского художника XVIII века Гюбера Робера, посвятившего свою жизнь красочному воспроизведению руин.

Полуобрушившиеся стены многоэтажных домов с изувеченными скульптурами на фронтонах, вязью художественной лепки, расстрелянными колоннадами. Заржавевшие фонарные столбы с названиями убитых улиц - нумерованные мертвецы. Груды камня, бревен, заржавевших стальных ежей и земли, заросшей травой, - остатки баррикад 1941 года.

Где-то на самом верху в страшном провале пустой пятиэтажной коробки, облизанной огнем и покрытой копотью, чудом уцелел обломок ванной комнаты: аккуратная газовая колонка, сверкающая нетронутая эмаль ванны, а из ванны тянется к солнцу молодая березка.

Внизу на кирпичах двое бойцов приладили котелок и варят на костре свой походный кулеш.

Хрустит под ногами стекло. Слышен щебет птиц, свивших гнезда в развалинах. Я иду вдоль того, что было Крещатиком, и читаю еще совсем свежие надписи на камнях: "Мама! Ищи меня на Подоле у Петровых", "Кто знает, где Настя Кравчук, напишите - Полевая почта 45510 А. Г. Кравчун"... А вот табличка: "Хождение опасно". Я смотрю вверх: ветер раскачивает одинокую шестиэтажную стену, задумчиво глядящую голубыми глазницами бывших окон на мостовую: упасть или не упасть?..

И здесь же, на рушащихся стенах, остатки довоенных рекламных плакатов, резко контрастирующих с этим пейзажем: "Чтоб быстрее потолстеть, надо сдобы больше есть", "Качество наших хал выше всяких похвал", "Вимагайте всюди морозиво". А рядом угловатая динамичная надпись углем: "Здесь был детский кинотеатр "Смена". Его ежемесячно посещали сто тысяч зрителей. Вот что сделали с ним фашисты. Отомстим!" На Крещатике у развалин старой думы каким-то чудом сохранился нетронутым один фонарь - стройный, сияющий, с двумя матовыми стеклянными шарами, оплетенными изящной проволочной сеткой, - единственное на весь центр города, живое напоминание о былом.

И тут же - жизнь. Она пробивается сквозь тление руин, как вот эта свежая, сочная травя, тянущаяся к солнцу из щелей между битыми кирпичами, засыпавшими землю. Вот в кузове разбитой немецкой машины орудует малыш, самозабвенно воспроизводящий всю гамму звуков большого города от рычания мотора и скрипа тормозов до свистка милиционера и шелеста листвы каштанов. "Ты откуда?" - "Я здешний, мы пока живем вон там, в подвале..." - "А где твоя мама?" - "А вон там, за углом, на воскреснике..." Я сворачиваю за угол и останавливаюсь, пораженный увиденным: во всю ширину разрушенного проспекта чернеет огромная толпа людей.