Николай Шахмагонов - Темные аллеи Бунина в жизни и любви

Работу вёл смело, активно, в конце 1883 – начале 1884 года выезжал в Петербург для координации действий с петербургскими народниками и народовольческой «рабочей группой».

И тут провал. О том, что 11 января 1884 года в Харькове произведены аресты его соратников, Юлий Алексеевич узнал по пути из Петербурга и успел скрыться. Тут же был объявлен в розыск.

О том, какое отношение к революционерам было в России того времени, то есть в России Александра III, Иван Алексеевич Бунин рассказал в романе, коснувшись ареста сына соседского помещика Алфёрова. Этот арест ошеломил отца Алёши Арсеньева точно так же, как и ошеломил реальный арест реального соседского сына.

В романе читаем:

«Теперь ведь и представить себе невозможно, как относился когда-то рядовой русский человек ко всякому, кто осмеливался “итти против царя”, образ которого, несмотря на непрестанную охоту за Александром Вторым и даже убийство его, всё ещё оставался образом “земного Бога”, вызывал в умах и сердцах мистическое благоговение. Мистически произносилось и слово “социалист” – в нём заключался великий позор и ужас, ибо в него вкладывали понятие всяческого злодейства. Когда пронеслась весть, что “социалисты” появились даже и в наших местах, – братья Рогачевы, барышни Субботины, – это так поразило наш дом, как если бы в уезде появилась чума или библейская проказа. Потом произошло нечто ещё более ужасное: оказалось, что и сын Алферова, нашего ближайшего соседа, вдруг пропал из Петербурга, где он был в военно-медицинской академии, потом объявился под Ельцом на водяных мельницах, простым грузчиком, в лаптях, в посконной рубахе, весь заросший бородой, был узнан, уличён в “пропаганде”, – это слово звучало тоже очень страшно, – и заключён в Петропавловскую крепость. Отец наш был человек вовсе не темный, не косный и уж далеко не робкий во всех отношениях; много раз слыхал я в детстве, с какой дерзостью называл он иногда Николая Первого Николаем Палкиным, бурбоном; однако слышал я и то, с какой торжественностью и столь же искренно произносил он на другой день совсем другие слова: “В Бозе почивающий Государь Император Николай Павлович…” У отца все зависело от его барского настроения, а что все-таки преобладало? И потому даже и он только руками растерянно разводил, когда “схватили” этого юного и бородатого грузчика.

– Несчастный Федор Михайлыч! – с ужасом говорил он про его отца.

– Вероятно, этого голубчика казнят. Даже непременно казнят, – говорил он со своей постоянной страстью к сильным положениям. – Да и поделом, поделом! Очень жалко старика, но церемониться с ними нечего. Этак мы и до Французской революции достукаемся! И как я был прав, когда твердил, что, попомните моё слово, будет этот крутолобый, угрюмый болван острожником, позором всей своей семьи!»

Вот таково отношение! Казнят, и поделом! Нелегко было социалистам раскачать Россию на революционное самоуничтожение.

Участие в революционных выступлениях пресекалось строго. Юлию Алексеевичу пришлось скрываться от полиции. В романе брат Алёши Арсеньева тоже «скрывался, меняя местожительство, под чужим именем».

В уста Алёши Арсеньева Бунин вкладывает свои мысли о том, что случилось:

«И вот такой же позор, ужас вдруг свалился и на нашу семью. Как, почему? Ведь уж брата-то никак нельзя было назвать крутолобым, угрюмым болваном. Его “преступная деятельность” казалась ещё нелепее, ещё невероятнее, чем таковая же барышень Субботиных, которые, хотя и принадлежали к богатому и хорошему дворянскому роду, всё-таки просто могли быть сбиты с толку, по своей девичьей глупости…»

Юлий Алексеевич скрывался довольно долго, но, когда решил, что опасность миновала и приехал в родные края, тут же был арестован. Это случилось 27 сентября 1884 года в слободе Озерках Елецкого уезда Орловской губернии.

Каково же отношение Бунина к случившемуся? Понятно, что арест ошеломил, ведь у него этот арест отнимал любимого брата, с которым столько связано, который стал его учителем и воспитателем.

Но что он тогда понимал, в свои четырнадцать лет? Послушаем, что говорит нам автор в романе устами своего героя:

«В чём заключалась “деятельность” брата и как именно проводил он свои университетские годы, я точно не знаю. Знаю только то, что деятельность эта началась ещё в гимназии под руководством какой-то “замечательной личности”, какого-то семинариста Доброхотова. Но что общего было у брата с Доброхотовым? Брат, рассказывая мне о нём впоследствии, всё ещё восхищался им, говорил о его “ригоризме”, о его железной воле, о “беспощадной ненависти к самодержавию и беззаветной любви к народу”; но была ли хоть одна из этих черт у брата, почему он восхищался?»