Виктор Сенча - Долг – Отечеству, честь – никому…

И всё же Грейг был тёртым калачом – не зря на столь высокой должности задержался не на год – почти на два десятка лет, что, согласитесь, не каждый выдюжит. Седовласый адмирал прекрасно понимает: преступление Стройникова тёмным пятном – да что там – грязной кляксой! – ляжет на овеянном славой белоснежно-голубом Андреевском флаге. В этот момент командующий флотом делает решительный шаг, попытавшись ситуацию несколько сгладить.

«…Стихнувший ветер отнял средства уйти от неприятеля, – пишет он Государю Императору. – Показание командира, что многие из нижних чинов не могли быть при своих местах по причине качки, заслуживает внимания потому, что в числе 216 человек, состоявших на фрегате, было 129 рекрутов» 13.

Смело. Многие исследователи за это письмо императору будут попрекать адмирала Грейга: дескать, командующего флотом и кавторанга Стройникова связывали не только служебные отношения, но и нечто личное. Например, принадлежность командира «Рафаила» к ближайшему окружению супруги Грейга – Юлии Михайловны [30] Настоящее имя жены адмирала Грейга было Лия Моисеевна Витман (Сталинская). , – которая, как поговаривали, «вертела мужем как хотела». Может, и «вертела». Но только мужем, но никак не всем Черноморским флотом, как иногда заносит уверяющих в этом «исследователей». Хотя, конечно, Стройников, несомненно, был вхож в круги «блистательной Юлии» – как-никак являлся зятем адмирала Мессера, с которым тоже приходилось считаться.

Спорно. Адмирал Грейг был умнейшим и талантливейшим адмиралом Российского флота. Поэтому бесспорно другое: Грейг из-за малодушия своего подчинённого сам оказался в довольно непростой ситуации. Имея врагов больше, чем друзей, он в любой момент мог поплатиться за столь громкий позор адмиральской должностью. И если бы не подвиг капитан-лейтенанта Казарского и его отважного экипажа, вряд ли император простил бы командующему такую оплеуху.

Неправы «исследователи» и в другом: Алексей Самуилович Грейг обладал поистине железным характером. Впрочем, иначе и быть не могло.

«В турецкую кампанию Меншиков нажил себе двух опасных врагов, – вспоминал бывший секретарь канцелярии Главного морского штаба Константин Фишер. – Перед отъездом к Анапе он был назначен начальником Главного морского штаба и, кажется, произведен в вице-адмиралы, а, может быть, только еще переименован в контр-адмиралы, – не помню; знаю только, что Грейг был чином выше. В Николаеве вышел спор: Грейг хотел действовать флотом самостоятельно или быть в распоряжении главнокомандующего войсками, Меншиков же требовал, чтобы флот состоял в его распоряжении для действий против восточных черноморских турецких крепостей. Последний опирался на то, что он начальник Главного штаба, а Грейг утверждал, что флагман, старший чином, не может подчиняться начальнику штаба, администратору, младшему. Тогда князь объявил ему официальное высочайшее повеление, и гордый Грейг не мог не уступить, но не мог и простить ему своего унижения, тем более что его разжигали окружающие его интриганы…» 14

Что-то не проглядывается сквозь строки воспоминаний «мягкий и уступчивый» человек, каким пытаются представить адмирала Грейга. Алексей Самуилович был человеком цельным – проверенным в делах и войнах «винтиком» административной машины Империи.

Дознание и следствие по факту сдачи врагу без сопротивления боевого корабля выявили вопиющие подробности случившегося.

Во-первых, как выяснилось, Стройников, действительно, оказался не только карьеристом, но и авантюристом. По всему выходило, что командир фрегата, выйдя в крейсерство из Сизополя, сам бросился в гущу турецких кораблей, взяв курс «вместо Трапезонда на Амасеру»; когда же русское судно оказалось окружённым неприятелем, дал слабину. Почему? Думаю, всё потому же – хотел совершить подвиг.

Во-вторых, как показал опрос личного состава «Рафаила», в том числе – матросов, – никакого сопротивления командиру корабля со стороны нижних чинов, как на том настаивал Стройников, оказано не было. Мало того, эти самые «нижние чины» во время столкновения с турецкой эскадрой находились на своих местах (а не «страдали качкой»!) и, ожидая команды, были готовы к сражению. Когда же на бак явился старший офицер Киселёв и заговорил о бесполезности сопротивления (и так несколько раз!), некоторые из матросов (в частности – боцман Иванов и квартирмейстер Бирючек) резко возражали: