Патти Смит - Преданность. Год Обезьяны

всем, кто подставит язык,

больше не было криков

не было постящегося сердца

Только мощи чахотки,

завернутые в шелк существования

Впервые он заметил ее на улице. Она была маленького роста, с фарфоровой кожей, густыми темными волосами и беспощадно остриженной челкой. Ее плащ казался слишком легким для зимнего времени, подол форменного платья – подшит криво. Когда она, задев его рукавом, прошла мимо, он почувствовал, как жалит ее интеллект. Симона Вейль в миниатюре – вот что он подумал, как потом вспоминал.

Спустя несколько дней он увидел ее снова: она оторвалась от стайки других спешивших на уроки школьниц. Он остановился, оглянулся, гадая, что гонит ее в противоположном направлении. Может быть, ей нездоровится, и она вышла из строя, чтобы вернуться домой, но вряд ли – вид у нее целеустремленный. Скорее всего, запретное свидание, какой-то нетерпеливый юнец. Она села в трамвай. Он, сам не зная отчего, последовал за ней.

Она, думая только о своей траектории, даже не заметила его, когда сошла на своей остановке. Он держался в нескольких шагах позади, она же зашагала к опушке леса. Привела его по каменистой тропе, сама о том не ведая, в густую рощу, где таился большой пруд – идеально круглый, полностью скованный льдом. Между полосками света, проникавшими там и сям сквозь сень сосен, он увидел, что она стряхнула снег с невысокого плоского валуна и уселась, глядя в сторону сверкающего пруда. Облака над ее головой тронулись с места, заслонив солнце, а потом снова освободив путь его лучам, и вся сцена на миг показалась сюрреалистичной, этакой фотографией с эффектом соляризации. Внезапно девушка обернулась в его сторону, но его так и не заметила. Достала из ранца старые коньки, затолкала в мыски ботинок скомканную бумагу и прилежно протерла лезвия коньков.

Поверхность льда казалась лоскутной, коньки были девушке великоваты. Пожалуй, необходимость приноравливаться к этим трудностям внесла свой вклад в ее рискованный стиль катания. Сделав несколько кругов, она разогналась и, начав с, казалось бы, крайне неустойчивой позиции, без усилия взлетела, рассекая жидкий воздух. Ее прыжки отличались поразительной высотой; приземления были смещенные, но скрупулезно четкие. Он смотрел, как она выполняет комбинацию прыжков, наклоняясь и вертясь безумным волчком. Ему никогда еще не доводилось видеть такого пронзительного сочетания атлетичности с артистизмом.

В воздухе висела холодная сырость. Небо приобрело более насыщенный цвет, передало пруду свою синеву. Девушка широко распахнула глаза, созерцая далекие, расплывающиеся в глазах сосны, небо цвета кровоподтеков. Для этих деревьев, для этого неба – вот для кого она катается. Ему следовало бы отвернуться, но он знал себя и распознал знакомый внутренний трепет при встрече с чем-то изысканным: все равно как обнаружить завернутый в многовековую ветошь сосуд, который он раскутает, уверенно присвоит себе, поднесет к губам. Ушел он еще до того, как повалил снег, ушел, напоследок скользнув взглядом по ее вскинутой руке, а она, склонив голову, продолжала кружиться.

Ветер усилился, и она неохотно ушла с пруда. Развязывая шнурки, удовлетворенно подвела итог событиям дня. Встала она рано, помолилась в школьной часовне и, поскольку федеральные экзамены она уже сдала, забрала из шкафчика ранец и ушла без колебаний, без угрызений совести. Она, отличница, намного опережавшая сверстников, относилась к учебе совершенно равнодушно. В двенадцать лет освоила латынь, сложные уравнения решала играючи, без труда справлялась с тем, чтобы разлагать на части и рассматривать под новым углом сложнейшие понятия. Ее ум был мускулом несогласия. Она вовсе не собиралась доучиваться – ни сейчас, ни когда-нибудь; подвела черту под образованием, ей ведь скоро исполнится шестнадцать. Ей владело одно желание – изумлять, все прочее меркло, когда она выходила на лед, отчетливо осязая его поверхность лезвиями коньков – это ощущение поднималось от ступней к лодыжкам.

Утро туманное, но скоро распогодится: для катания – лучше не бывает. Она сварила кофе, поджарила на сковородке хлеб, окликнула тетю Ирину, позабыв, что теперь предоставлена сама себе. По дороге к пруду заметила: хоть и холодно, на колючих кустах остались ягоды, но собирать их не стала. Завитки тумана всплывали, казалось, из-под земли. Падал серебристый свет, и пруд казался отполированным, как будто на него наводили лоск старательные руки. Она перекрестилась и вышла на лед, упиваясь уединением. Но здесь она была не одна.