Елена Обоймина - Рудольф Нуреев. Я умру полубогом!

И тогда я предложил ему то, что надо было делать в самом начале всей этой истории. Я сказал, что пусть меня уволят, но я беру ответственность на себя и предлагаю первым же рейсом вылететь в Лондон, продолжить гастроли с театром и уж потом вместе со всеми вернуться в Москву. Нуреев задумался, а затем сказал, что это ловушка, что он перестал верить людям, что своего решения не изменит и просит прекратить встречу.

Нас тут же выставили, но мы не оставили попыток отговорить Нуреева и попросили пустить к нему нашего осветителя Сергея Мельникова, у которого с Нуреевым были более или менее приличные отношения.

«Рудольфа я нашел в весьма растрепанных чувствах, — рассказывал позднее С. Мельников. — Я объяснил ему, что ошибку еще не поздно исправить, что власти его поймут и, конечно же, простят, тем более что Стрижевский предлагает отправиться в Лондон, где ждут многочисленные почитатели его таланта».

— Поздно, — сказал Нуреев. — Уже поздно. Я подписал прошение о предоставлении мне политического убежища.

Мельников сказал, что черт с ней, с этой бумагой. Дело не в ней, а в том, что если Рудольф не вернется, большие неприятности ждут всех его родных и знакомых.

— Это я прекрасно понимаю, — бросил Нуреев. — Но мне никого не жалко. Я знаю, что делаю и на что иду. А возвращаться мне нельзя. Теперь, когда меня можно обвинить в измене Родине, они могут меня расстрелять.

— Бог с тобой, за что? — возразил Мельников. — Ты же никого не продал и не предал.

— Они знают, за что, — мрачно заметил Рудольф. — Ив Союзе мне не жить — расстреляют, и здесь — скорее всего, покончу с собой.

— Не дури! — вскочил Мельников. — Брось ты этот Париж и айда домой!

Рудольф тоже встал, обнял приятеля, заплакал и вроде бы сделал движение в сторону двери. Но тут полицейский схватил Мельникова за плечи и выпроводил из комнаты. У него создалось впечатление, что Рудольфа можно было уговорить вернуться на Родину, но танцовщик боялся, очень боялся самого сурового наказания…

Впоследствии Рудольф признается: его так долго приучали быть недоверчивым, что поначалу он решил, будто французское правительство просто сделает вид, что защитило его, создаст большой шум вокруг его решения остаться, а затем передаст Советскому Союзу. Однако эти предположения не подтвердились.

«Я был один. Четыре белые стены и две двери. Два пути в две разные жизни. Для меня это уже было возвращением чувства собственного достоинства — иметь право выбора, право, о котором я мечтал больше всего, — это право самоопределения. Естественно, что мыслями своими я обратился к своим родным, к своему учителю Пушкину в некотором роде моему второму отцу к своим друзьям.

К Тамаре, девушке, которая мне нравилась. Может быть, даже любил…» [26] Нуреев Р. Автобиография. М.: Аграф, 2000.

В момент расставания с родиной Рудольф вспомнил о Тамаре Закржевской. «Может быть, даже любил…» Знал бы он, чем обернулся его побег для той, которой он так и не признался в своем потаенном чувстве! И для других людей — тоже…

Его педагога А.И. Пушкина, в доме которого Рудольф жил до самого отъезда в Париж в 1961 году, неоднократно допрашивали, что приводило к новым и новым сердечным приступам. Врачи пытались запретить ему преподавать, но Пушкин ответил, пожав плечами:

— Лучше умереть в зале, чем жить в постели…

Сердечная болезнь Александра Ивановича, как считали знающие его люди, была напрямую связана с переживаниями о любимом ученике и том, что он натворил. «С этих гастролей он не вернулся, и Пушкин его больше не видел ни дома, ни в зале, ни на сцене, — рассказывал Г. Альберт. — Редкие весточки, журналы, фото, потаенными путями попадавшие в дом, — все, что осталось на долю учителя. Рудик не забывал дни рождения Пушкиных и обязательно звонил каждый Новый год… Там был успех, всемирная слава; здесь, на улице Зодчего Росси, Пушкин никогда и ни при ком не выказывал своих чувств. Тяжелейшая болезнь, сразившая Пушкина в 1962 году, — результат внутреннего напряжения, в котором он жил последние месяцы. Он не боялся каких-то отлучений, преследований… Куда мучительнее была сама мысль, что никогда уже Рудик не появится в этой комнате и никогда больше не пойдут они вместе на урок танца, на репетицию… Жить с этим оказалось непросто. Поправлялся он долго и трудно».

Всегда помнила о Рудольфе и жена педагога Ксения Иосифовна. Когда в 1964 году в классе Пушкина появился Михаил Барышников, приехавший из Риги, Александр Иванович вернулся домой в приподнятом настроении и сразу же рассказал жене о новом замечательном ученике. Ксения Иосифовна насмешливо и недоверчиво спросила: