Олег Лекманов - Сергей Есенин. Биография

Среди пришедших был и совсем не похожий на других, очень скромного вида паренек в длинном демисезонном пальто <���…> Паренек так наивно и так непосредственно держал себя, что я был убежден – в нашу редакцию он пришел впервые, сам по себе. Только много позже я узнал, что Есенин перед этим уже побывал у Блока и у Городецкого и что простовато он говорит сознательно [175].

Из воспоминаний Всеволода Рождественского, в первый раз встретившегося с Есениным в редакции неназванного “толстого журнала”:

Сосед поторопился рассказать, что в городе он совсем недавно, что ехал на заработки куда-то на Балтийское побережье и вот застрял в Петербурге, решив попытать литературного счастья. И добавил, что зовут его Есениным, а по имени Серега, и что он пишет стихи (“не знаю, как кому, а по мне – хорошие”). Вытащил тут же пачку листков, исписанных мелким, прямым, на редкость отчетливым почерком, где каждая буква стояла несвязно с другой [176].

Тут нужно сделать оговорку: многие недостоверные подробности из биографии Есенина петроградского периода лежат не на есенинской совести, а на совести его современников. Сформированный поэтом образ побуждал их к сотворчеству и, соответственно, как снежный ком, обрастал все новыми легендами и анекдотами. Выше мы уже цитировали новеллу Виктора Шкловского о Есенине, Клюеве и куоккальской даче Городецкого. Приведем теперь эпизод из воспоминаний владельца соседней дачи, художника Юрия Анненкова, относящийся к январю-февралю 1916 года: “За утренним чаем Есенину очень приглянулась моя молоденькая горничная Настя. Он заговорил с ней такой изощренной фольклорной рязанской (а может быть, и вовсе не рязанской, а ремизовской [177]) речью, что, ничего не поняв, Настя, называвшая его, несмотря на косоворотку, барином, хихикнув, убежала в кухню” [178]. Это “убежала в кухню” провоцирует вспомнить строгую кухарку из мемуаров Рождественского. При том, что в воспоминаниях Анненкова ситуация зеркально перевернута: у Рождественского служанка, напомним, боялась оставлять незнакомого “крестьянина” одного на кухне, чтобы он чего-нибудь не украл [179].

26 марта Есенин присутствовал на “поэзоконцерте” Игоря Северянина. ““Что ж, понравились футуристы?” – “Нет; стихи есть хо-ро-шие, а только что ж все кобениться”” [180]. 28 марта он пришел на вечер современного искусства “Поэты – воинам” в петроградский Зал армии и флота. Здесь Есенин познакомился и сразу же подружился с компанией молодых стихотворцев (Константин Ляндау, Владимир Чернявский, Рюрик Ивнев, Михаил Бабенчиков), в своем творчестве ориентировавшихся на Михаила Кузмина. При этом самому Кузмину крестьянский поэт не слишком пришелся по душе. “Толку из него не выйдет” – такую запись Кузмин внес в свой дневник в день встречи с Есениным [181].

Рюрик Ивнев, Владимир Чернявский, Сергей Есенин Петроград. Март 1915

Эту кисловатую констатацию можно сравнить, например, с восторженным отзывом о Есенине Рюрика Ивнева, в конце марта писавшего Сергею Боброву в Москву: “Здесь появился необычайно талантливый поэт Сергей Александрович Есенин, только что приехавший из деревни юноша 19 лет. Стихи его о деревне, о леших, о ведьмах, седых тучках, сене, лаптях дышат подлинным поэтическим вдохновением, а не книжностью, как у С. Городецкого, А. Толстого и др<���угих> поэтов, подходивших к деревне. Он уже произвел впечатление, к счастью, но и на более полезных для него людей, как: редакторов, авторитетных поэтов и т. п.” [182].

Ивневу вторил в своих мемуарах 1966 года еще один участник компании – Константин Ляндау: “Мне показалось, как будто мое старопетербургское жилище внезапно наполнилось озаренными солнцем колосьями и васильками. <���…> Когда Есенин читал свои стихи, то слушающие уже не знали, видят ли они золото его волос или весь он превратился в сияние. Даже его “оканье”, особенно раздражавшее нас, петербуржцев, не могло нарушить волшебство его чтения, такое подлинное, такое непосредственное. Его стихи как бы вырастали из самой земли” [183].

Обстоятельства знакомства Есенина с поэтами из кружка Ляндау подробно описаны в воспоминаниях Владимира Чернявского: “Не то в перерыве, не то перед началом чтений я, стоя с молодыми поэтами (Ивневым и Ляндау) у двери в зал, увидел подымающегося по лестнице мальчика, одетого в темно-серый пиджачок поверх голубоватой сатиновой рубашки, с белокурыми, почти совсем коротко остриженными волосами, небольшой прядью завившимися на лбу. Его спутник (кажется, это был Городецкий) остановился около нашей группы и сказал нам, что это деревенский поэт из рязанских краев, недавно приехавший. <���…> В течение вечера он так и оставался с нами троими. Несколько друзей присоединились к нам. Мы плохо слушали то, что доносилось с эстрады, и интересовались только нашим гостем, стараясь отвечать на его удивительно ласковую улыбку как можно приветливее. <���…> Едва дождавшись окончания вечера, мы, компанией из семи-восьми человек, все жившие и дышавшие стихами, отставив кое-кого из привязавшихся скептиков, пошли вместе с Есениным в хорошо известный многим “подвал” на Фонтанке, 23, близ Невского. Там квартировал молодой библиофил и отчасти поэт К. Ю. Ляндау, устроивший себе уютное жилье из бывшей прачечной, с заботливостью эстета завесив его коврами и заполнив своими книгами и антикварией” [184].