Валерий Поволяев - Жизнь и смерть генерала Корнилова

Корпус, который ещё совсем недавно успешно наступал, не выдержал и побежал.

Бежали солдаты галопом, на бегу азартно вскрикивали:

— Так до самого Петрограда дотелепаем, там долбанём по буржуям. Бей буржуев! — Словно эти «буржуи» были виноваты в том, что немцам удалось собрать мощный кулак и врезать по русскому фронту так, что искры несколько суток сыпались из солдатских глаз.

В Петрограде начались беспорядки. Керенский ответил на них своеобразно — снял генерала Гурко с должности командующего фронтом.

На освободившееся место назначил Корнилова.

Корнилов, понимая, что нужны решительные меры — без них армию не спасти, — потребовал от Временного правительства возобновления смертной казни на фронте.

В это время в армии появились комиссары — люди в основном штатские, но с горящими глазами, увлечённые революционными идеями. Комиссары были направлены в роты, батальоны, полки, дивизии... Комиссаром фронта, которым командовал Корнилов, стал знаменитый Борис Савинков [47] «...знаменитый Борис Савинков» — один из лидеров партии эсеров и руководителей её боевой организации Борис Викторович Савинков (1879-1925) летом 1917 г. — был комиссаром Временного правительства, помощником военного министра (Керенского). — лысоватый, насмешливый, умный, решительный до резкости.

Савинков поддержал командующего фронтом.

— Если солдата, бегущего с вытаращенными от страха глазами, не остановить, он будет бежать до самого Томска, — сказал Савинков. — Если мародёра не угостить пулей, впечатав её в лоб, как кастовое пятно у индийской красавицы, он не только своего раненого товарища ограбит — обдерёт как липку целую армию. Один, в одиночку... Даже фронт раздеть может.

Скрепя сердце, подёргивая раздражённо ртом, Керенский согласился на смертную казнь. Получив по аппарату Бодо разрешение на крайние меры, Корнилов вызвал к себе начальника штаба:

— Мародёров расстреливать на месте! Без всякого суда. Трупы вывешивать на деревьях. Как бельё. Чтобы лучше было видно. Естественно, с надписью, за что расстрелян. Дезертиров, ошивающихся в тылу, также ставить к стенке. Разложение армии началось именно с них — с мародёров и дезертиров.

Вскоре Савинков покинул фронт, получил новое назначение — стал военным министром. Понимая, что его авторитет в армии — нулевой, меньше, чем у «главноуговаривающего», что нужно привлечь на свою сторону опытных военных и их авторитетом, с их помощью давить не только неповинующиеся части, но и давить самого Керенского, Борис Викторович постарался заручиться поддержкой Корнилова.

Поскольку Савинков был симпатичен Корнилову, тот поддержал его. Поддержка эта была настолько сильна, что Керенский, решивший через некоторое время сместить Савинкова, несколько раз смещение это опасливо откладывал.

Савинков сполна отблагодарил Корнилова: когда началось противостояние Корнилова и Керенского, он принял сторону Керенского. Генерал, узнав об этом, поморщился брезгливо, но ничего не сказал.

Позже, уже в 1918 году, когда на Дону шло формирование Добровольческой армии, в Ростове появился поблекший, осунувшийся Савинков и предложил свои услуги, Корнилов решительно отверг их:

— Не нужно!

Савинков приложил к груди кепку, которую перед этим, будто послушный гимназист, сдёрнул с головы, и проговорил с искренним огорчением:

— Жаль!

Позже Корнилов заметил:

— Савинков оказался порядочнее своих коллег... Он, в отличие от них, явился ко мне со своими извинениями... Бог ему судья! Жаль только Россию и то, что эти люди сделали с нею. Это не поддаётся осмыслению. Чтобы исправить всё, понадобятся долгие годы. Плюс миллионы человеческих жизней. В том числе и моя жизнь.

Корнилов как в воду глядел.

Вскоре он получил новое назначение — назначения эти сыпались на него, как грибы из лукошка, сплошным потоком — стал Верховным главнокомандующим, первым человеком в русской армии.

Когда он приехал в Могилёв, в Ставку, ему прямо на вокзале устроили восторженный приём — качали так, что у генерала хрустели кости, как в уличной схватке. Чуть шпоры с сапог не сорвали.

Керенскому в тот же день рассказали, как Ставка встретила Корнилова, — постарались донести в деталях. Про шпоры тоже упомянуть не забыли. Керенский, считавший себя любимцем армии, такой встречей был недоволен. Несколько минут он немо шевелил губами, будто читал какой-то невидимый текст, и текст этот давался ему с трудом, потом щёлкнул пальцами: