Мариан Ткачёв - Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей

А когда подоспела наконец долгожданная победа и началась тяжелая борьба за мир, тут и Кузьмич не стерпел, ввязался-таки в баталию, предпочитая, как учил Генералиссимус, бить врага на его территории. Бесстрашно брал от писательской казны билеты, суточные и смелым маневром в салоне воздушного лайнера достигал чужедальних столиц. Пламенные речи мещерзанцевские изобличали поджигателей новой войны, открывая несчастным народам, кто их единственная надежда и опора. Он был отважен, непреклонен, всем прочим театрам боевых действий предпочитая банкетные залы. И враги мира, парализованные красноречием Юрия Кузьмича, не могли нанести никакого вреда его естеству, бесценному, уникальному средству общения с иными мирами.

«Умница, молодчина! – нашептывало его подсознание. – Уберег, прирастил нашу плоть. Доброй едою, вином усугубил диэлектрические ее свойства». По совету подсознания, он предоставил свой организм дружественным ученым на предмет скорейшей локализации органа-передатчика; претерпел анализы, просвечивания, диету. Увы, загадочный член не открылся и дружелюбным ученым. Тогда консилиум постановил: сменить диету и облучать Мещерзанцева пучками нейтрино – а ну как всепроникающая эта частица, мечущаяся из конца в конец Вселенной, запустит в дело физиологическую электронику. Его уложили в опутанный пестрыми проводами массивный металлический саркофаг и подвели из ускорителя пучки нейтрино. Потом извлекли на волю, обвешав датчиками, поворачивали, щупали, взирая на мерцающие дисплеи: ни черта! Ноль!

«Ладно, – вздохнул тогда Мещерзанцев, – перейду опять на прием». Пальцы к глазам, к вискам, круть-верть – ни черта. Диета ли новая подвела, или нейтрино, не включив передатчик вырубили приемник? Разгадать секрет не удалось. Ах, сколько раз день за днем пытался он снова подключиться к космической информации! Не щадил ни себя, ни близких. Месяц, два, полгода, год… Наконец, он пошел на смертельный риск: поднявшись на плоскую надежно огражденную крышу своей дачи, пытался оттуда, из поднебесья, наладить контакт. Ноль!.. Бросил диету, жрал что попало и к рюмке прикладывался. Дружественную науку вытолкал взашей. Все без пользы.

А тем временем писательский секретариат обновился без Мещерзанцева. И Генеральная Ассамблея ООН собралась и избрала кого-то другого. Вот тут-то Вселенная, открытая прежде во всех измерениях мещерзанцевскому взору и слуху, пожухла, скукожилась. Не стало вдруг больше простора для стартовавших прямо с зелени неоглядного письменного стола звездолетов с научно-освободительными экспедициями на борту. И уцелевшие на отдаленных планетах эксплуататоры всевозможных биологических, социальных типов получили наконец передышку.

Самое слово «космос» внушало Мещерзанцеву отвращение. Он прервал работу над четырьмя романами. Богатырь, колосс, чье собрание сочинений – приз победителям телевикторины «Что? Где? Когда?» – проносили перед камерой семь рослых мужчин, титан слова больше не напрягал мышцы и мозг. Умолкла его пишущая машинка, считавшаяся единственным действующим вариантом perpetuum mobile. И тотчас прохудился озоновый слой над Антарктидой. Погасла только что открытая сверхновая звезда в Магеллановом Облаке. Запылали леса в Пиренеях и на Урале. Во Флориде выбросилось на берег стадо китов. А в Москве попали под суд сто скупщиков макулатуры. И опять же в главном зоопарке Страны Советов скончался проживавший там с одна тысяча восемьсот девяносто второго года орел Кузя…

Кто сказал, что литературные критики глухи и слепы?! Неправда, именно они узрели, услышали и осознали случившееся. Профессор Велемудрин тот прямо обратился в печати к Мещерзанцеву, намекая на разразившиеся уже и грядущие роковые последствия его немоты для Отечественного Слова, судеб России и Матушки-Земли.

Но корифей молчал! Безмолвствовал космок. И умолк со временем Велемудрин со товарищи.

Тягостную паузу эту, как всегда, разрешил случай. Завязав с сочинительством, Мещерзанцев выехал из столицы в дом творчества. Там, само собою, встретил он давнего друга, поэта и эссеиста Побиска Протуберанского (Ивана Петровича Шмарина). Гуляя меж дружественными древесами в виду ампирных портиков и выгнутой подковою галереи, Юрий Кузьмич поведал другу о своих творческих трудностях.

– Ты, Юрашка, не кручинься, – отвечал стихотворец, принюхиваясь к исходившему от Мещерзанцева пьянящему духу парижской туалетной воды. – Дался тебе этот космос, о нем нынче только ленивый не пишет. Ухватись-ка, брат, за фантастику с другого конца. Зачем тебе с Земли-Матушки вспархивать? Все одно нам лучше нигде не будет. По ней, кормилице, и летай – из нынешней, как говорится, эпохи в былые да последующие.