Мариан Ткачёв - Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей

Он вздохнул.

– Но какое все это имеет отношение ко мне? – спросил я.

– О, вы… у вас-то есть чувство юмора!..

Я поклонился, едва не угодив носом в свой кофе.

– Вам, – продолжал он, – ничего не стоит вовремя и в любой форме распознать смешное. Вы были бы нам очень полезны, скажем, на посту начальника ОВЭЭС – Отдела Выявления смеха в Министерстве Двух Пэ.

Я безмолвствовал, ошеломленный его неожиданным ходом.

– Работа, понимаете сами, чистая. Попросту говоря, научная… академическая…

Я молчал.

– Ну и конечно, двойное жалованье, гатем и все – как полагается…

И опять я не ответил. Он после паузы продолжал с некоторым уже удивлением:

– Вы сохраните земное подданство и…

– Нет! – резко сказал я. – Нет, мне это не подойдет.

– Но отчего? Вы сможете писать свои книги и вообще использовать досуг, как вам будет угодно.

– Нет-нет! И давайте закончим этот разговор.

– Не торопитесь. Подумайте все-таки…

– Я опоздаю на звездолет!..

– Будьте спокойны, без вас он не улетит.

– Нет, я отказываюсь – решительно!

– В таком случае, – произнес он казенным голосом, – мне велено препроводить вас до космопорта…

Гравилет Вурга, большой и черный, как мировая скорбь, за четверть часа домчал нас до космопорта – исполинской башни из поляризованного стекла, в котором переливались всеми цветами радуги голографические изображения Великого Гордра. У входа молодые глюэнтяне старательно мазали нечистотами гравилет ЧИПП (чрезвычайного и полномочного посла) Фаогорголии, соседней планеты, отказавшейся заменить свой древний гимн песней «Благословенный светоч наш». В сторонке другие юнцы и девицы проделывали ту же операцию над самим послом, его женой и шофером.

Зажав пальцами ноздри, я торопливо обогнул политических демонстрантов и подошел к стойке контроля. Формальности отняли удивительно мало времени. У меня конфисковали все, кроме одной смены белья, и взамен каждой вещи выдали по тому творений Великого Гордра, правда, роскошно переплетенных и иллюстрированных.

В салоне фотонного звездолета я огляделся. Пассажиров было мало, некоторые из них как-то подозрительно пахли. Я занял место у окошка, поближе к плафону кондиционера. Вошла стюардесса с «оскалом учтивости» на лице и сказала, не переводя дыхания:

– Экипаж рад приветствовать вас на борту звездолета вы покидаете планету Великого Гордра прозревшими и духовно обогатившимися и конечно пожелаете снова ступить на ее передовую почву несите повсюду свет Великого Гордра застегните пожалуйста ремни напоминаю смеяться в корабле воспрещается благодарю вас.

Я защелкнул на животе металлическую пряжку и откинулся на мягкие пружинящие подушки.

А ВСЕ-ТАКИ ТОТ ЧЕЛОВЕК СМЕЯЛСЯ!..

История эта началась и закончилась в большом портовом городе некой тропической страны, на берегу одного из океанов. Она правдива от первого и до последнего слова – ручаюсь вам головой. А ежели мало одного залога, к нему, я уверен, приложат свои головы все прочие очевидцы.

Неподалеку от порта стояла гостиница, воздвигнутая в эпоху колесных пароходов и шляпок с вуалями. Не было в ней кондиционеров и вообще никаких электронных удобств. Но зато там были крысы.

И жил в этой гостинице на одном со мной этаже капитан Без-енко. Он привел сюда морской буксир и теперь обучал экипаж из местных жителей сложному искусству кораблевождения. В молодости была у него пышная шевелюра, но потом он выгодно обменял ее на усы кукурузного цвета и просторный живот – из тех, что у нас в Одессе называют «накоплением» или «арбузом». Я говорю «у нас», потому что Без-енко оказался моим земляком и даже почти соседом. Мы радовались такому фатальному совпадению, и нас было, что называется, водой не разлить – особенно по вечерам в баре, где изнывали в грязном аквариуме позолоченные рыбки.

Давно лишенные информации о ходе футбольного первенства, мы жили голой теорией, а она сулила победу одесскому «Черноморцу». Без-енко был экстремистом. Он презирал меня за то, что я довольствовался в мечтах третьим местом («Черноморец» к концу первого круга был на восемнадцатом и последнем).

– Можешь подавиться своей «бронзой», – говаривал он обычно.

Ему нужно было «золото» или, по крайности, «серебро». По вечерам он изучал полупустую таблицу, ориентировочно прибавляя Одессе очко за очком.

И вот, когда он довел наконец «Черноморец» до «золота», минуя острые рифы поражений и унылые ничейные штили, грянул гром.