Мариан Ткачёв - Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей

Да, если уж я пишу о Мариане Николаевиче, то надо бы и сказать о тех людях, которые его в то время окружали. Во-первых, разумеется, про Инну. Но о ней чуть позже.

Так вот об Инне Ивановне. Дом Ткачёвых был исключительно уютным и гостеприимным. И разумеется, это создавала Инна, ее мягкость, ее ненавязчивость и при этом ее постоянное присутствие при разговорах. При ней хотелось говорить. Она излучала интерес к людям. Мне постоянно казалось, что ее интерес практически безграничен. (Это притом что, как я сейчас понимаю, в то время я был исключительно неинтересным собеседником – мог говорить только о собственной гениальности и о ее – этой гениальности – непонятости окружающим миром.) Вообще на фоне неврастеников-интеллектуалов Инна казалась каким-то островом надежности. Даже практичность, ей свойственная, была уютной и ненавязчиво привлекательной. Забавно, что в первые посещения Ткачёвых я даже не заинтересовался тем, кто она такая по жизни. Она производила впечатление совершенно образцовой домохозяйки в лучшем смысле этого понятия. Человека, который вникает в дела мужа и его друзей, интересуется, дает дельные советы и своей мягкостью сглаживает острые углы.

И вдруг я с удивлением узнаю, что эта «домохозяйка» на самом деле один из самых лучших гинекологов в Москве, если не самый лучший. WAW! Кто бы мог подумать? И при этом ей совершенно не хотелось это выпятить. Или она и на самом деле считала свою профессию и свой уровень в этой профессии совершенно не важным по сравнению с тем, какие люди ее окружали дома. Люди и в самом деле были интересные, один Аркадий Стругацкий, например, стоит много чего, но именно она делала этот дом таким, что туда хотелось приходить. При этом она обеспечивала хорошие роды детям и внукам этих вот интеллектуалов, воспринимая это как небольшую услугу, о которой и говорить-то нечего. По разным причинам мои дети рожались не у нее, и Ткачёвы воспринимали это как тему для безобидных шуток: «не доверяешь, мол».

После смерти Марика я с Инной говорил по телефону только один раз. Мы с Мариной приглашали ее к нам заехать и немного развеяться, что-ли. И она не собралась. А вот сейчас ее тоже нет. Глупо как-то получилось… Все время хотелось зайти к ней и поговорить о Мариане Николаевиче. До сих пор хочется…

Теперь немного о забавных литературных пристрастиях Мариана Николаевича. Типа, Дюма. Собственно, он признавал только «Трех мушкетеров» и слегка «Графиню де Монсоро». Я не помню, чтобы разговоры выходили бы на что-нибудь другое, им написанное. Это притом что тема литературной эксплуатации или, например, научной – то же самое – и, соответственно, Французской студенческой революции меня интересовали в те годы невероятно сильно. Но к этой теме мы не подходили ни разу, а вот то, что происходило в «Трех мушкетерах», обсуждали все время. Мы оба эту книгу любили, и оба читали ее бесконечное число раз. Оба обращали внимание на то, как д’ Артаньян отказался от о-очень выгодного предложения кардинала всего лишь потому, что Атос не протянул бы ему руки, или как Реми ле Одуэн вылечил графа де Монсоро в совершенно абсурдной ситуации, когда этого по идее делать ни в коем случае было не надо. Я специально выбрал эти две истории, как примеры как-бы преувеличенного благородства. «Преувеличенного? Но если бы такие поступки многие люди бы брали в пример, не было бы ни Холокоста, ни сталинских лагерей, ни много еще чего» «Не знаю, произнес ли эту фразу Мариан Николаевич, или я это сам сейчас вкладываю ему в уста, но смысл был именно этот, я в этом уверен.

О музыкальных пристрастиях я уже писал. Его музыкальный вкус был очень четко обозначен, хотя и не носил такой, как например, у Брагина, строгой ориентации на барокко. Я могу даже представить его слушающим Шопена, хотя никогда его за этим (постыдным) занятием не видел, но представить его слушающим Чайковского не могу в принципе. Сейчас на секунду задумался над тем, как он относился к рок-музыке. Не знаю, никогда это мы с ним не обсуждали, но не думаю, что его могла бы привлечь такая вот концентрация «искусственной» экспрессии. (Это уже его собственное выражение, когда мы говорили о романтизме в музыке.) Вообще злоупотребления всякого рода forte не привлекали Ткачёва никогда. Хотя по-своему это противоречит его дружбе с Аркадием Стругацким. У Стугацких все держится на Forte, кроме, разумеется, «Жука в Муравейнике», этого немного «расиновского» романа, или малоизвестной «Хромой Судьбы». Впрочем, личная дружба не обязательно должна означать сходство литературных пристрастий.