Оскар Скейя - Выжить любой ценой

В 12:00 делался перерыв, во время которого давали задание на новые работы. Те, кто не мог идти на работу, оставались в бараке, и их осматривали медики. Рабочие бригады возвращались назад в 18:00 после долгого рабочего дня, затем наставала их очередь ужинать. В 22:00 раздавался сигнал начала комендантского часа. В каждый барак назначался караул. Если кому-то нужно было выйти в ночное время, конвоир должен был проследить за тем, чтобы он вернулся.

Один раз в месяц каждого заключенного осматривал доктор, который следил за тем, чтобы люди сохраняли свои силы. Заключенных сортировали в зависимости от физического состояния и здоровья. Те, кто попадал в первую категорию, работали на заводе на погрузке тяжелых 100-килограммовых бомб, которые отправляли на фронт. Каждый за восемь рабочих часов должен был погрузить 107 штук. Каждую бомбу было необходимо отнести на расстояние от 50 до 120 метров. Вторая категория составлялась из тех, кто по каким-то причинам не смог попасть в первую, так как не обладал достаточным здоровьем. Они тоже работали на заводе и переносили 50-килограммовые снаряды. За восемь часов полагалось погрузить 150 снарядов на человека. Если рабочая бригада выполняла норму, ей выдавали дополнительный хлебный паек.

К третьей категории относились еще более слабые физически люди. Они делали уборку на заводе, вели учет и поддерживали порядок. Кроме того, сюда приписывали людей, прошедших реабилитацию после четвертой категории. Им поручались только легкие уборочные работы и несение дежурств на территории лагеря. Самой последней шла группа, которую мы называли шлапп-командой (командой слабаков). Эти люди были настолько сломлены и истощены, что любые попытки вернуться в более высокие категории для них заканчивались тем, что через три недели они возвращались назад, так как работа для них была слишком тяжела, а ухода за ними практически не было.

Рабочие жили в трудных условиях. Ночью они спали на голых деревянных досках. Зимой бараки отапливались печью, на которую полагался один кусок угля на заключенного. Рабочим не выдавали одеял, и по ночам им одеялами служили собственные шинели. Если кто-то заболевал и не мог работать, но у него не было на это подтверждения врача, ему полагалось трое суток тюрьмы. Такими суровыми были порядки, установленные администрацией в первом филиале лагеря № 280 [52].

Как-то вечером я разговаривал с лейтенантом Бёнером. Беседа была приятной, пока он вдруг не заявил мне, что даже если я и был польским офицером, то все же обязательно какое-то время служил и в немецкой армии. Я беззаботным тоном ответил на это, что никогда не был в польской армии. Он бросил на меня каменный взгляд, резко оборвал наш разговор и побежал немедленно докладывать об этом. Я понял, что у меня серьезные неприятности. Я отправился на свою койку, чтобы придумать версию, которая будет достаточно хороша, чтобы помочь мне выпутаться из этой истории. Той же ночью примерно в 2 часа меня разбудил конвоир, который потребовал, чтобы я немедленно отправлялся в административное здание. Когда я пришел туда, меня уже ждал офицер НКВД. Он сразу же повел меня в свой кабинет и указал на небольшой стол, на котором уже лежал листок бумаги и карандаш. Я сел на низкий стул перед столом и стал ждать указаний. На листке был записан перечень общих вопросов относительно моего происхождения. Офицер приказал мне ответить на них. Я щедро засеял документ фальшивыми данными, надеясь, что обладаю достаточной изворотливостью, чтобы продолжать свою обманную игру. Я написал, что учился в гимназии, потом поступил в офицерское училище в Польше, где получил чин прапорщика. В 1930 году я побывал во Франции, сначала в Эльзасе и Лотарингии, а затем в Меце. Там я поступил в сельскохозяйственное училище и в 1933 году получил специальность инспектора по сельскому хозяйству.

Тем временем к нам присоединилась женщина, также в звании лейтенанта НКВД, которой, видимо, поручили наблюдать за мной и контролировать обстановку. Я сидел в том кабинете и заполнял опросные формы до 4 часов, после чего меня отпустили. Я вернулся на свою койку вымотанным и опустошенным. Меня все больше волновало положение, в котором я оказался. Лежа в постели, я усиленно старался поточнее запомнить то, что написал, так как знал, что моя память мне понадобится, если возникнет необходимость вспомнить что-то из моих рассказов. Казалось, что сигнал к подъему прозвучал всего через минуту или две после того, как я наконец снова заснул.