Николай Караченцов - Я не ушел

Возвращаюсь к истории постановки «Гамлета». Работая над спектаклем, мы не сдружились, что само по себе странно. Мы расходились по разным компаниям, вечерами Андрей Арсеньевич на чай к себе не приглашал (нет, это не он попросил меня дать партнеру по лицу). С Тарковским я в кино не работал.

В «Гамлете» в финале, где бой, тот самый, когда Гамлет дерется с Лаэртом на шпагах, Толя Солоницын старался, но не выполнял то, что просил Андрей Арсеньевич. Обычно у режиссера на столике во время репетиции стоит стакан с карандашами, белые листы бумаги, пепельницы. Стандартный набор. И микрофон, по которому он делает замечания. Я стою за кулисами, режиссер что-то в микрофон говорит, но я слышу, не вода на столике в стакане булькает, меня не обманешь! Они там винцо попивают! Другая манера жизни. Кино в театре.

Тарковский был чрезвычайно нервным человеком. Его наш ассистент режиссера Володя Седов привел на спектакль. «Колонисты» или «Тиль». Он посмотрел из-за портьеры где-то минут пять. Не смог долго смотреть, объяснил, что ему на нервы это плохо действует. Вышел и сказал Седову: «Этот актер может играть Гамлета». Про меня сказал. Но Гамлета я так и не сыграл. Есть уже роли, которые я не сыграл и не сыграю. Можно не переживать по поводу «Чука и Гека» и «Тимура и его команды». А по поводу чего-то можно переживать. Но зато я, а никто другой был признан Тилем. Я, а никто другой на отечественной сцене – граф Резанов. Можно сыграть одного Резанова – и ничего больше не надо делать. А мне все так же, как тридцать лет назад, хочется новых работ.

Помогает ли мне делать роль точное знание биографии героя? Палка о двух концах. Лично я – дотошный. Но иногда не надо знать слишком много. Такие знания могут артиста ограничить, подавить его собственную фантазию. Надо искать золотую середину. Конечно, не стоит представляться совершенным кретином, белым листом, мол, как понесет, так и понесет… Но можно знать все про Датское королевство, погрузиться в XV век, а Гамлета не сыграть.

Возможно, Резанов был не таким, каким его описал Вознесенский, но удаль и бесшабашность графа для меня неотделимы и в вымышленном, и в реальном образе. Он возводил в Петербурге дом, влюбился в проститутку, бросил наполовину построенный дом, уехал в Сибирь. Русский человек. Чисто русский. И это дает больше поводов для фантазии, чем все, что я мог прочесть в исторических справочниках.

Сейчас многие известные актеры: Джигарханян, Калягин, а еще раньше Табаков – создают свои собственные театры, но меня такая мысль никогда не посещала. Названные люди – педагоги. Они основали театр на базе своего курса, что вообще в природе студенческого, студийного театра. Ведь курс набирается по принципу труппы. А что такое труппа? Это – амплуа. Грубо говоря, если «Горе от ума» расходится по ролям, значит, правильно собран курс. Проходит два-три года, и, если курс удачный, безумно жалко это разваливать. Уже есть театр. И Армен, и Саша Калягин, наверное, сжились со своими ребятами, плюс к тому в них, безусловно, бьется режиссерская жилка. Немаловажно и то, что на дипломные спектакли приходят разные люди, но в один голос твердят: «На вас в сто раз интереснее смотреть, чем на профессиональный театр!»

Конечно, надо все умножить еще и на азарт молодости, и на то, что люди в себя верят, а иногда это становится крепкой базой. В конце концов, и Театр на Таганке сперва был любимовским курсом.

Мне трижды серьезно предлагали набрать курс. Самым ответственным было предложение Виктора Карловича Манюкова, моего педагога в Школе-студии МХАТ. Он сперва намекал, потом недоговаривал и, наконец, незадолго до кончины пригласил к себе в дом. Для нас до сих пор это честь – тебя зовут в дом Учителя! Пригласил на обед. На столе алкоголь. Вроде бы я уже вырос. Большой. Уже не студент, которого привели покормить. Долгий и серьезный разговор. Он считал, что я могу быть педагогом, говорил, что видит во мне эти данные. Но мое время не пришло, я не наигрался.

Мне позвонил Алексей Владимирович Баталов, мы говорили две ночи напролет. Он считает, что во ВГИКе есть целое направление, исповедующее традиции Московского Художественного театра, а я – выкормыш этой школы. Приглашение взять актерский курс во ВГИКе более чем лестное, но я отказался. Я мучился, не спал. Но я настолько патологически люблю свою профессию, что, если ей учить, надо бросить все. Надо себя всего целиком ребятам отдать. А появляться перед ними один раз в месяц: «О, Николай Петрович!» – и через пару часов убегать, раздавая указания ассистентам, – это не солидно. Считается, что работа со студентами держит тебя в тонусе. Мне же достаточно ежедневных дел. Может быть, невероятная загруженность, может быть, то, что я играю роли людей не старых, все это меня омолаживает? В природе любой творческой профессии есть что-то детское. Как только я решу, что все знаю и умею, – надо бросать это дело. Актеру полагается быть непосредственным и открытым, этому даже можно учиться.