Петр Чайковский - Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Теперь у нас идет деятельное приготовление к концертам Муз[ыкального] общ[ества]. Мы переживаем очень интересный кризис. Московская публика охладела к Муз[ыкальному] общ[еству], число членов с каждым годом уменьшается, и нужно было обставить наши нынешние концерты так, чтобы публика снова хлынула к нам. Этого мы надеемся добиться, и если предстоящий сезон будет удачный, то я буду очень гордиться, ибо я выдумал и посредством личных и письменных сношений устроил, что в каждом концерте появится авторитетный капельмейстер. Это придаст этим концертам исключительный, небывалый интерес.

Но, боже мой, сколько мне придется работать и действовать в течение этой зимы!!! Прихожу в ужас при одной мысли о всем, что мне предстоит и здесь и в Петербурге. Зато, тотчас по окончании сезона, отправлюсь для отдыха в Италию, которую не видел с 1882 г.

Дай бог Вам здоровья и всяческого благополучия, дорогой друг мой!!!

Беспредельно преданный

П. Чайковский.

Юлии Карловне и Владиславу] Альбертовичу усердно кланяюсь.

Chateau Belair,

14/26 ноября 1889 г.

Милый, дорогой друг мой! Давно я не писала Вам, по мое здоровье сделалось так дурно, головные боли почти совсем не оставляют меня, так что я часто по целым неделям собираюсь написать несколько слов о каком-нибудь деле, и всё-таки кончается тем, что продиктую Юле то, что надо написать, а сама не в состоянии. Теперь, к тому же, я нахожусь в самом тяжелом, удрученном нравственном состоянии; на этот раз дело идет о моем материальном состоянии. Вы знаете, дорогой мой, что мои средства и все состояния моих детей заключаются в акциях Рязанской железной дороги, и в настоящее время министр так притесняет все частные и, в особенности, хорошие железные дороги, что нам предстоит лишиться своих доходов, т. е., иными словами, лишиться своего состояния. Для меня это тем более ужасно, что мои дети лишаются средств к жизни, и я не могу придти им на помощь, потому что сама их теряю, а в мои лета и с моим разбитым здоровьем слишком тяжело терпеть лишения. И вот это ожидание, это положение удручает меня до изнеможения, до отчаяния. Я пробыла три недели в Ницце и купила там дачу, потому что еще не знала всей безнадежности своего положения, и теперь эта покупка, хотя она и была для меня предметом желаний нескольких лет, теперь не радует меня, напротив, пугает при предстоящей перемене моего материального положения.

Погода здесь отвратительная; я простудилась, не выхожу из комнаты, а мне очень трудно жить без воздуха. На днях у меня был сын Володя, но на этот раз даже и его приезд не доставил мне того утешения и успокоения, какое доставляет всегда, потому что от него я узнала в точности всё то, что с нами творят. В Ницце вместе со мною была и Соня; она очень часто пела для меня, и это было для меня большое наслаждение. Теперь она уехала в Рим.

Простите, дорогой мой, что больше не пишу, голова совсем готова разболеться и на душе невыносимо тяжело. Простите еще раз за эти стоны и жалобы; я понимаю, что их очень скучно слушать, но, знаете, по поговорке: у кого что болит, тот о том и говорит. Будьте здоровы, мой милый, несравненный друг, и простите мне, что так редко пишу. Всею душою безгранично любящая Вас

H. ф.-Мекк.

Москва,

22 ноября 1889 г.

Пречистенка, Троицкий переулок, № 6.

Милый, дорогой друг мой!

Сегодня приехал из Петербурга и нашел здесь письмо Ваше. Очень печально, что Вас беспокоит теперь страх за будущее Ваше ц детей Ваших, и ужасно жаль Вас, милый друг мой! Но я всё еще надеюсь, что дела Ваши устроятся и что Вы слишком напуганы известиями о враждебности министра к Вашей железной дороге. Дай бог, чтобы Вы вскоре получили успокоительные известия! Я понимаю, как Вам будет тяжело, если средства Ваши уменьшатся; Вам нужно богатство, и Вы едва ли не единственный из всех мне известных богачей, которые заслуживают его, которым оно необходимо, для которых судьба была бы слишком несправедлива, если бы она отняла его от Вас. Буду ласкать себя надеждой, что дела Ваши не так безнадежны, как Вам в эту минуту кажется.

Вернулся я сегодня совершенно измученный трудами, которые пришлось нести по поводу юбилейных концертов Рубинштейна. Были минуты, когда у меня появлялся такой упадок сил, что я боялся за жизнь свою. Особенно трудно было разучить “Вавилонское столпотворение” с хором в семьсот человек. На концерте, бывшем третьего дня, после первой части концерта, перед тем, как надо было начинать эту ораторию, у меня сделался сильный нервный припадок, и несколько минут опасались, что я не в состоянии буду выйти на эстраду, но, может быть, благодаря именно этому кризису я мог сделать над собой усилие, и всё кончилось вполне благополучно. Не буду Вам описывать подробности празднеств, ибо Вы, вероятно, уже знаете их из газет. Скажу только, что с 1 ноября по 19-е я был настоящим мучеником и теперь удивляюсь, что мог все это перенести. Нередко мучился я мыслью, что давно не писал Вам, но писать при двух ежедневных репетициях было невозможно. Как Вы добры, что не только не упрекаете меня за долгое молчание, но еще как бы извиняетесь, что сами давно не писали! Но, дорогая моя, несмотря на всё мое утомление, я всё-таки здоров, тогда как Вы дурно себя чувствуете, К я не знаю, как и благодарить Вас за дорогие письма Ваши!!!