Петр Чайковский - Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

2) Я не продавал этой оперы Юргенсону, потому что никакой издатель не может давать денег за оперу, которая не идет на большой сцене и, следовательно, не может сделаться известна массе публике. Тем не менее, Юргенсон, вероятно, согласится на предложение, которое я ему сделал, т. е. он теперь напечатает оперу на свой счет, а гонорарий заплатит мне, когда опера пойдет на сцене.

3) В консерватории разучивают первый акт и первую картину второго.

Впрочем, я вовсе не знаю, что теперь делается в консерватории. Только из Ваших дорогих писем я черпаю некоторые сведения о ней. Касательно симфонии я имел основание беспокоиться на прошлой неделе, что она не дошла до Москвы. Беспокойство это было так велико, что я телеграфировал Альбрехту и получил ответ, что она получена, отдана переписчику и пойдет в концерте 10 февраля. Дай бог, чтоб в этот день Вы были вполне здоровы и могли поехать в концерт. Если исполнение ее состоится без Вас, то это будет для меня большим огорчением.

Я поручил Юргенсону заказать четырехручное переложение симфонии или Клиндворту или Танееву, хотя я больше желал, чтоб принял на себя этот труд именно Танеев, потому что 1) он превосходный музыкант, очень мне сочувственный, 2) в качестве моего бывшего ученика он охотно подчинится всем моим требованиям.

Я чувствую себя превосходно. Здоровье в самом лучшем состоянии, дух бодр и силен. С радостью всматриваюсь и вслушиваюсь в себя и прихожу к несомненному заключению, что я оправился теперь вполне. А знаете что, мой друг! Слух, который ходил обо мне, что я с ума сошел, не совсем неправдоподобен. Вспоминая все, что я сделал, все безумия, которые я натворил, я не могу не придти к заключению, что на меня нашло временное умопомешательство, из которого я только теперь окончательно вышел. Многое из недавнего прошлого представляется мне как сон, странный, дикий, как кошмар, в котором человек, носящий мое имя, мой образ и мои признаки, действовал именно так, как действуют в сновидениях: бессмысленно, бессвязно, дико. Это был не я, с сознанием своей индивидуальности и с здоровой волей, направляемой разумно и логично. Все, что я тогда делал, было запечатлено характером болезненного несоответствия pазума с волей, а в этом-то и состоит сумасшествие. Среди кошмаров, омрачавших мой мозг в этот странный, ужасный, хотя и краткий период моей жизни, я хватался, чтобы спастись, за руки нескольких дорогих личностей, явившихся, чтобы вытащить меня из бездны. Вам и двум милым братьям моим, именно вам трем, обязан я тем, что я не только жив, но здоров физически и морально. Если и тогда я вполне понимал и чувствовал, сколько я обязан Вам, то теперь, когда я у пристани, моя благодарность, моя любовь к этим дорогим существам беспредельна, безгранична! Много, часто думаю я об Вас, друг мой. Как бы мне хотелось, чтобы Вы были счастливы, здоровы, покойны, веселы! И как я бессилен содействовать этому! Но если моя любовь и благодарность к Вам когда-нибудь найдут случай выразиться фактически, то знайте, что нет жертвы, которой я не принес бы Вам.

Надежда Филаретовна! Потрудитесь передать моему другу Милочке, что я кланяюсь ей и, если она позволит, запечатлеваю поцелуй на ее головке.

Какой милый наш Коля! Сколько он радости нам приносит! Как вообще милы дети!

Ваш верный друг

П. Чайковский.

San Remo,

28 января/9 февраля 1878 г.

Начну с печального известия, дорогой друг мой. Вчера вечером мне дали знать, что старшая сестра моя, Зинаида, скончалась две недели тому назад в Оренбурге. В нынешнем году, в октябре, она приезжала в Петербург для свидания с отцом и хотела прожить там всю зиму. В декабре она начала болеть, и чем опаснее делалось ее положение, тем упорнее ей хотелось поскорей в Уфу, где она живет уже давно, где у нее дом, где она два года тому назад похоронила мужа, которого очень любила. Наконец, 31 декабря ее повезли домой, но принуждены были оставить ее в Оренбурге, где она вскоре и умерла. Меня очень опечалило это известие, хотя горе это не глубокое, не подавляющее. Я ее мало знал и не видал уже лет пятнадцать. Она вышла замуж, когда я еще был в маленьком классе училища. С тех пор она почти безвыездно жила на Урале, и я ее мельком видел потом не более двух раз. Тем не менее, смерть эта оставит по себе много горя для людей мне близких. Во-первых, у нее осталось шесть человек детей. Правда, что малолетний всего один; старшие дети уже взрослые. У них есть маленькие средства, но все же трудно им будет без отца и матери. Во-вторых, я очень боюсь за моего отца. Брат Толя пишет мне, что ему еще до сих пор не решаются сообщить о печальном известии. К счастию, сестра Саша (каменская) находится теперь в Петербурге, куда она поехала определять одну из дочерей в институт. Она сумеет облегчить для нашего доброго старика тяжелый удар. Очень стал он слаб в последнее время. Нелегко носить на шее тягость восьмидесятитрехлетнего возраста. Уж не много осталось его современников. Вот и Папа вчера умер.